они считали мертвым, живой и здоровый, стоял, держа окровавленный меч. Вульф кинулся на него и нанес ему несколько ожесточенных ударов, первый же из них отделил лезвие его меча от рукоятки, второй разорвал кольчугу и глубоко вонзился в его бок, на этот раз он упал, чтобы уже никогда не подняться. Вульф взглянул на брата, кровь заливала лицо Годвина, слепила его глаза.
— Спасайся, Вульф, мне же пришел конец, — прошептал он.
— Нет, тогда бы ты не говорил. — И Вульф, обняв брата, поцеловал его в лоб.
Новая мысль пришла ему в голову. Он, как ребенка, поднял Годвина, подбежал к тому месту, где стояли лошади, и вскинул его на седло.
— Держись крепче, — крикнул он, — держись за гриву и луку. Сохрани присутствие духа, держись крепче; я все-таки спасу тебя.
Накинув поводья на левую руку, Вульф вскочил на свою собственную лошадь и повернул ее. Прошло секунд десять, вооруженные веслами пираты, которые собрались к месту разветвления двух тропинок, вдруг увидели больших коней, безумно мчавшихся прямо на них.
На одном покачивался жестоко раненный человек со светлыми волосами, запятнанными кровью, держась руками за гриву и седло, на другом сидел воин Вульф, с расширенными глазами, с лицом, похожим на лик огня. Он потрясал своим красным мечом и вторично в этот день выкрикивал:
— Д’Арси, д’Арси! Против д’Арси — против смерти!
Враги увидели братьев, закричали, столпились и подняли весла, чтобы встретить всадников. Но Вульф ожесточенно пришпорил коня, и, хоть путь был короток, тяжелые лошади, выдрессированные для турниров, уже скакали с огромной скоростью. Вот они близко. Весла откачнулись в сторону, точно тростники; засверкали мечи, и Вульф почувствовал, что он ранен, но куда, не понял. Его меч тоже блеснул, блеснул всего раз; второго удара не успел он нанести — его противник упал, как пустой мешок.
Святой Петр! Они промчались через толпу. Годвин все еще качался на седле, а там вдали, приближаясь к берегу, серая лошадь боролась с волнами. Они пробились. Перед глазами Вульфа расплывалось красное пятно, ему казалось, будто земля поднимается им навстречу, и все кругом пылает, как огонь.
Позади затихли крики, теперь слышался только один звук: конский топот. Потом и топот ослабел, замер в отдалении — и молчание и тьма окутали сознание Вульфа.
II. Сэр Эндрю д’Арси
Годвину снится, что он умер, что где-то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей.
«Это ангелы-хранители», — думается ему.
Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:
— Грешила ли эта душа?
И слышится ответ ангела, сидевшего при изголовье:
— Грешила.
И снова спросил голос:
— Умер ли он свободным от грехов?
— Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.
— Во время битвы за Крест Христов?
— Нет, за женщину.
— Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? — несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее; наконец он затерялся вдали.
Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виданного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его; у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стенгет, на его кольчуге виднелся кроваво-красный крест, на щите красовался герб д’Арси, а в руках блестел обнаженный меч.
— Это ли душа моего сына? — спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. — Если да, то как умер он?
Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:
— Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.
— Он бился за Крест Христов?
— Нет, за женщину.
— Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне! Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.
Этот голос тоже замер.
Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.
— Как умер этот человек? — спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.
— Он умер от меча, — ответил ангел.
— От меча врагов небес? Он бился в войне небес?
Но ангелы молчали.
— Нет до него дела небу, если он бился не за небо, — снова сказал голос.
— Пощади его, — заступились хранители, — он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.
— Да будет так, — провещал голос. — Живи, но живи, как рыцарь небес, если ты хочешь достигнуть неба!
— Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? — спросили ангелы.
— Этого я не сказал, — ответил голос, вещавший из сияния.
И странное видение исчезло.
Полное отсутствие сознания, потом Годвин очнулся и услышал другие голоса, голоса человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо — лицо самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели заснуть, и он заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая приходилась рядом с соларом, гостиной Холля в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой; подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.
— Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?
Лицо Вульфа просветлело, и он счастливо улыбнулся: теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.
— Ну, конечно, я, — ответил Вульф, — у привидений не бывает хромых ног; раны — дары мечей и людей.
— А Розамунда? Что сталось с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем скорее, скорее!
— Она сама скажет тебе все. — И, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: — Розамунда, моя… нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся! Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.
Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и вот Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в
