– по отношению к мужу, к которому она, по-моему, относилась со слепым обожанием.
Уолтер выглядел ошеломлённым.
– Дорогая, я только хочу...
– Мы знаем, что ты хочешь, – рассмеялся Эмерсон. – Добиться известности и почитания, как человек, расшифровавший древний мероитический. Общения с живым носителем этого якобы мёртвого языка достаточно, чтобы свести с ума любого учёного.
– Она является Розеттским камнем[21] в человеческом облике, – пробормотал Уолтер. – Конечно, язык изменился почти до неузнаваемости за тысячи лет, но для опытного учёного она может стать…
– Она не камень, – отрезала Эвелина. – Она – молодая девушка.
Снова перебила! Неслыханно! Эмерсон с удивлением и восхищением уставился на Эвелину, которую всегда считал безвольной и мягкой. Уолтер сглотнул, а затем смиренно произнёс:
– Ты совершенно права, моя дорогая Эвелина. За все сокровища мира я не хотел бы...
– Тогда уходите, – вновь прервала его жена, – убирайтесь в библиотеку, вы, оба, и погрузитесь в море мёртвых языков и пыльных книг. Это всё, что вас волнует, мужчины!
– Пойдём, Уолтер, – поднялся Эмерсон. – Мы опозорены и должны воздержаться от попыток самозащиты. Женщина, убеждённая в своей правоте…
Я швырнула в него булочкой. Он аккуратно поймал её на лету, усмехнулся и удалился, неохотно сопровождаемый Уолтером.
– Прости, Амелия, – сказала Эвелина. – Если я испортила Рэдклиффу настроение...
– Глупости, твоя критика гораздо мягче того, что он привык выслушивать от меня. Что касается плохого настроения – ты когда-нибудь видела его более довольным собой, более чертовски самодовольным, более раздражающе добродушным?
– Большинству женщин совсем не пришло бы в голову жаловаться на это, – улыбнулась Эвелина.
– Это не тот Эмерсон, которого я знаю. Почему, Эвелина, он сдерживает свой язык – ни одного-одинёшенького проклятия с тех пор, как мы вернулись из Египта! – Эвелина смеялась, а я продолжала возмущаться: – Истина заключается в том, что он просто отказывается признать – серьёзная проблема стоит непосредственно перед нами.
– Вернее, под дубом. – Улыбка Эвелины исчезла, когда она вновь взглянула на грациозную фигурку девушки. Котёнок куда-то исчез, и Нефрет сидела совершенно неподвижно, положив руки на колени и глядя на лужайку. Солнечные лучи, просачивавшиеся сквозь листья, казалось, высекали искры из волос, а рассеянный свет окружал её золотой тенью.
– Далёкая и красивая, как молодая богиня, – мягко сказала Эвелина, повторяя мои собственные мысли. – Что же с ней будет дальше?
– Она сильна и умна, она будет приспосабливаться, – твёрдо ответила я. – И выглядит счастливой. Жалоб я от неё не слышала.
– Она мужественно училась в суровой школе. Но тогда, моя дорогая Амелия, ей пока не на что жаловаться. Вы – по моему мнению, совершенно справедливо – предоставили ей относительную защиту от внешнего мира. Мы принимаем её и любим её такой, как она есть. Рано или поздно, однако, она должна занять своё достойное место в мире, к которому принадлежит по праву рождения, а этот мир безжалостно нетерпим ко всему инородному.
– Думаешь, я не знаю об этом? – рассмеялась я. – Кое-кто действительно считает эксцентричной меня. Конечно, я не обращаю на них внимания, но... ну хорошо, я признаюсь, что задавалась вопросом, являюсь ли я лучшей наставницей для Нефрет, чем другие.
– Самое лучшее для неё – это подражать тебе, – тепло отозвалась Эвелина. – И ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на любую помощь с моей стороны.
– Надеюсь, я справлюсь, – поднял голову мой неизбывный оптимизм. – В конце концов, я пережила десять лет Рамзеса. С твоей помощью, а также помощью Уолтера... Кажется, тебе тяжеловато с ним, милая Эвелина. Расшифровка древних неизвестных языков – это не только его профессия, но и величайшая страсть в жизни. Конечно, рядом с ним ты… и дети...
– Не знаю, не знаю... – Эвелина была похожа на Мадонну Рафаэля, златоволосую и миловидную, державшую на руках младенца. Но в её голосе появилась нотка, которую я никогда не слышала раньше. – Как странно годы изменяют нас, Амелия... Мне снится последняя ночь в Амарне[22]…
Я совершенно не ожидала услышать от неё подобные слова, и они оказали на меня самое странное влияние. Перед глазами промелькнуло изображение настолько яркое, что полностью заменило собою реальность: палящие пустынные пески и хмурые скалы, безжизненные, как лунный пейзаж. Я почти ощутила кожей жаркий сухой воздух, мне снова почудились ужасные стонущие крики явления, угрожавшего и нашей жизни, и нашему здравомыслию...
С усилием я отбросила эту соблазнительную картину. Не зная о моём смятении, Эвелина продолжала говорить:
– Ты помнишь, как он выглядел в тот день, Амелия – в тот день, когда впервые объявил о своей любви? Бледный и красивый, как молодой бог, он держал меня за руки и называл самой красивой и смелой женщиной в мире! Тогда ни один рассыпающийся папирус или Розеттский камень не заменили бы меня в его сердце. Несмотря на опасности, сомнения и неудобства, это были чудесные дни! Я даже могу по-доброму вспоминать о том несчастном человеке и его абсурдном костюме мумии.
Я глубоко вздохнула, и Эвелина удивлённо посмотрела на меня:
– Ты тоже, Амелия? Но о чём тебе жалеть? Ты всё получила и ничего не потеряла. Трудно найти газету, в которой не сообщается о твоей очередной выходке… извини, очередном приключении.
– А, приключения, – пренебрежительно отмахнулась я. – Естественно, что без них никуда не денешься. Эмерсон привлекает их.
– Эмерсон? – улыбнулась Эвелина.
– Сама подумай, Эвелина. Именно к Эмерсону лорд Блэктауэр обратился за помощью в поисках пропавшего сына[23], к Эмерсону, который разоблачил преступника в случае с мумией из Британского музея[24]. К кому ещё могла воззвать леди Баскервиль, когда искала человека, способного продолжить раскопки мужа, кроме Эмерсона, самого выдающегося учёного нашего времени[25]?
– Я не думала об этом с такой точки зрения, – призналась Эвелина. – Всё верно, Амелия, но ты только усилила мои аргументы. Твоя жизнь настолько полна захватывающих приключений, которых лишена я…
– Согласна. Но это не одно и то же, Эвелина. Признаться тебе честно? Как и ты, я часто мечтаю о тех далёких днях, когда я была для Эмерсона всем – единственным, высшим объектом его преданности.
– Амелия, милая моя...
Я снова вздохнула.
– Он почти никогда не называет меня Амелией, Эвелина. Я помню его ворчание, когда он звал
