отсталые ксенофобы.
Розалинда терпеливо наблюдает, ожидая, когда я начну заново. У неё есть то умение, которое я никогда не освою. Терпение. Проклятие всего моего существования.
Лейдон барабанит пальцами по столу, его крылья трепещут, а хвост дёргается туда-сюда. Он не скрывает своего волнения и беспокойства. Лейдон гигантский, даже для змая. Он загорелый с желтыми и синими акцентами по краям чешуи.
— Нам нужно оборудование. А ещё лучше, нам нужен доктор, который знаком как со змаями, так и с биологией человека, если мы отбросим наши желания улететь отсюда.
Розалинда кивает.
— Чего ещё тебе дать? — прорычал Гершом.
Гершом, чёрт его возьми, я его ненавижу. Ходячий мудила, если такой вообще существует. Громкий, дерзкий, самодовольный и расисткий кусок дерьма в довершение ко всему. Что поражает меня, так это то, что у него есть последователи среди выживших. Другие люди, которые также думают, что мы должны изолировать себя от змаев. Те, кто не доволен выбором некоторых девушек, кого они пригласили в свою постель.
Я бы сказала, что это всё какой-то клуб шовинистов, но среди его последователей есть и женщины. Он всегда борется против Розалинды, раздвигает границы и борется за власть. Чего, я думаю, он хочет. Силу. Власть для себя, чтобы он всегда мог добиться своего. Он машина, машина класса А.
— Что ты имеешь в виду, Гершом? — спрашивает Розалинда так, будто никто здесь не понимает, что он имел в виду.
— Было уже множество плохих… выборов, — он делает паузу, достаточную для того, чтобы все поняли, что он имеет в виду. — Насколько нам известно, мы единственные выжившие с космического корабля, у нас есть долг и обязательства перед нашей расой и нашими предками. Возможно, мы не добрались до планеты назначения, но судьба выбрала для нас эту.
— Судьба? — говорит Розалинда с явной насмешкой в голосе. — Серьезно, Гершом?
— Издевайся, если хочешь, Розалинда, — говорит он, и за столом с его сторонниками раздается тихие бормотания.
Я не знаю их имен, мне всё равно. Они смешны до безумия. Я их не люблю, не хочу иметь с ними ничего общего и предпочла бы, чтобы их здесь вообще не было.
— Я не издеваюсь над тобой, Гершом, — ровным тоном говорит Розалинда. — Я подвергаю сомнению твою точку зрения.
Гершом улыбается и качает головой.
— Конечно, подвергаешь, — говорит он с такой снисходительностью, что у меня мурашки по коже.
— Уточни свою точку зрения, Гершом.
— Я хочу сказать, — говорит он, — что те, кто столкнулся с трудностями, заслужили должное отношение. Это никоим образом не должно мешать или подвергать опасности остальных выживших.
— Принято к сведению, — говорит Розалинда.
— Какое оборудование вам нужно? — спрашивает Лейдон, ставя локти на стол и наклоняясь ко мне.
— Кто-нибудь может перевести, что только что сказал этот монстр? — спрашивает Гершом.
Лейдон поворачивает голову и шипит, его крылья расправляются, а руки сжимаются в кулаки. Гершом отодвигает свой стул назад, и он падает, заставляя его оступиться. Его руки неэффективно крутятся перед собой, пока он пытается сохранить равновесие. Я не пытаюсь скрыть свое веселье.
Гершом и его гуманисты отказались изучать язык змай, что совершенно просто, нужно постоять перед одной из немногих работающих машин на этой планете и загрузить его себе в голову. Поскольку у нас, людей, нет машины, которая делала бы это для змаев, это поток в одну сторону.
— Видите! — восклицает Гершом.
— Видите что? Как ты шатался, как идиот? — спрашиваю я.
Он и его сторонники смотрят на меня так, словно у меня выросла вторая голова. Я ухмыляюсь, приветствуя их неприязнь, поскольку она взаимна. Розалинда вздыхает и переводит Гершому, пока Сверре и Лейдон смотрят, как люди решают свои проблемы.
— Нужно что-то, что позволит нам заглянуть внутрь Калисты, — говорю я. — Мы называли их ультразвуковыми аппаратами.
Лейдон и Сверре обмениваются взглядами, затем Сверре пожимает плечами.
— УЗИ? — спрашивает Лейдон.
— Да, он использует звуковые волны, чтобы создать картину того, что происходит внутри. Мы не знаем, как… хммм, — я замолкаю, пытаясь подобрать слова для того, что я хочу сказать.
— Не знаешь что? — шипит Лейдон.
— Ну, если говорить прямо… Мы не знаем, что твой ребенок делает с внутренностями Калисты. Я бы и не догадалась, что межвидовое оплодотворение вообще возможно.
— Понятно, — говорит Лейдон, его голос спокойный и тяжелый одновременно от беспокойства.
— Здесь были медицинские учреждения, — говорит Сверре. — Может быть, что-то еще работает?
— Стоит попробовать, — говорю я.
— Приоритет на любые объекты или ресурсы должен быть в первую очередь ориентирован на человеческие потребности, — говорит Гершом.
— А ты думаешь, о чем мы здесь говорим?! Калиста и Джоли — люди! — прокричала я.
— Нет, это не так! Они спали с этими… тварями. Их решения могут стоить им жизни, но это лежит на их плечах. Есть множество выживших людей. Они могли бы внести свой вклад в наше общество, а не порождать…
Он не договаривает то, что хотел сказать, и я увидела это кристально чисто. Я знаю, что он хотел сказать, и мой гнев вспыхивает добела.
— Ты недалекий, невежественный, эгоцентричный, никчемный ублюдок, — говорю я, вставая на ноги. — Как твоя голова могла застрять так глубоко в твоей заднице?
— На что это ты намекаешь?
— Ты расист, — заявляю я.
— Нет, не расист, — говорит он, защищаясь. — Даже и не близко.
— Что с того, что ты перенёс своё невежество на инопланетян, поменяв местами с непримиримостью с другим цветом кожи? Я изучала документальные фильмы. Я знаю, какой была Земля, когда мы ушли. И теперь ты возрождаешь его здесь.
— Я не делаю ничего подобного, — говорит он. — Я реализовываю выживание для нашей расы.
— Ты невозможен.
Мужчины рядом с ним подходят ближе, и часть меня хочет перепрыгнуть через стол и сбить эту понимающую ухмылку с его лица. Это не принесло бы никакой пользы. Я откидываюсь на спинку стула, качая головой.
— Где это оборудование? — спрашивает Розалинда, придерживаясь сути дела.
— Я могу показать путь, — говорит Лейдон.
— Я пойду, — говорю я.
Розалинда кивает и закрывает собрание. Я сижу и смотрю, как все выходят, пока не остаются только Розалинда, Лейдон и я.
— Почему ты терпишь его? — спрашиваю.
— Потому что у него есть право на выражение своих мыслей, — говорит Розалинда. — Если мы потеряем это, то потеряем всё, что делает нас людьми.
— Но он чудовище!
— Нет, он подстрекатель и напуганный человек, который боится, что умрёт в одиночестве, но это не меняет того факта, что он имеет право чувствовать то, что чувствует.
— Он собирает последователей, — говорю я.
— Я знаю, — неумолимо говорит Розалинда.
— Хорошо, ну, он придурок, и я его
