они уже не осилят.
Сердце трепыхалось в груди как бешеное – что делать, если она опоздает на рейс? И почему все повороты улицы заводят ее в еще большие тупики?
Когда в мире немых оград и брехливых собак наконец появился новый звук – рокот мотора, Кристина бросилась буквально под колеса машины и, глотая слова и буквы, путая к чертям все времена, попыталась объясниться с недоумевающим турком за рулем. Что-то такое он в итоге понял, потому что буркнул ей по-русски – «Садись!» и кивнул на место рядом.
Надо было в этот момент подумать о какой-то безопасности, о том, что неизвестно, куда он ее завезет, но в плотном коконе паники было уже не новых страхов.
И все время, пока они ехали – все-таки до аэропорта! – Кристина только и делала, что ловила за хвосты носящиеся по кругу мысли и усмиряла их.
Так и знала. Так и знала. Так и знала.
Турок высадил ее у международного терминала,отказался от попыток дать ему фунты, рубли и телефон – больше у Кристины ничего не было – и уехал, просто сделав доброе дело.
А она проскочила, не задержавшись, с колотящимся сердцем и опрокинутым лицом все кордоны, рванула к знакомому залу ожидания, и только на его пороге уже сумела остановиться, разом ослабнув от облегчения.
У гейта, где уже кучковалась очередь, ее ждала Людмила Сергеевна с выражением лица, не предвещающим ничего хорошего.
7. Ирн
– Привет, моя любовь…
Энн понравился, очень понравился голос, который раздался за ее спиной, но у него был слишком странный акцент. Наверняка один из этих восточных мигрантов, которые с детства умеют петь сладкие песни, а потом запихивают своих жен в мешок с прорезями для глаз и побивают камнями за попытку из него вылезти.
Поэтому поворачивалась она с раздражением:
– Мы еще закрыты! – она пришла на работу в маленькую шоколадную лавочку на полчаса пораньше, чтобы без помех выпить чая и стряхнуть вечную усталость от недосыпа. И снова улыбаться посетителям. Хэллоуин закончился, начинается Рождественский Ад, надо быть в пять раз веселее обычного.
Но едва ее взгляд схлестнулся со взглядом пронзительных зеленых глаз, все мысли схлынули, словно кто-то открыл шлюзы плотины. Мигом обмелели и высохли слова на языке, бесследно растворилось раздражение.
Энн подалась вперед, сделала несколько шагов к окликнувшему ее посетителю. Он выглядел… волшебно. Как городской сумасшедший, но как совершенно волшебный городской сумасшедший в венке из листьев и золотом плаще.
– Ты ведь откроешься мне, малышка Энни? – длинные пальцы скользнули по лицу девушки.
Энн с трудом подавила совершенно неуместное желание обнять их губами и пососать. Ей и так стоило бы оттолкнуть его и приказать выйти. И даже вызвать полицию… возможно. Потом. После того, как он перестанет пропускать ее волосы между своими пальцами и смотреть на ее лицо с таким восхищением…
– Что? – он, кажется, что-то спросил? Она забыла. Глаза цвета сочной травы… наверное, линзы. Он, возможно, один из актеров, что ставят сценки здесь на площади в праздники…
– Я говорю, отсоси мне, шлюшка Энни, и я покажу тебе такие волшебные дворцы, каких ты никогда не видела.
Что?!
Энн встряхнулась.
Но пальцы, которые только что были невероятно нежными, сжались, грубо сгребая ее волосы и опуская ее на колени. А другая рука, откинув плащ, под которым ничего не было, раздвинула ее губы. Она попыталась встать, закричать, но ее рот уже был занят.
– Ты хороший материал для гордой эльфийки, шлюшка Энни, – его голос по-прежнему ласкал слух, даже несмотря на то, что он с ней делал. – Если тут у вас все такие, у меня будет удачный день.
Энн почти задыхалась – ей еще не приходилось видеть настолько длинных приборов в своей жизни, хотя эпитет ей был подобран довольно справедливый.
Но когда она в очередной раз закашлялась, ее рот внезапно освободили, рывком за волосы подняли на ноги и зеленоглазый незнакомец вдруг припечатал ее губы жестоким укусом.
И оттолкнул.
Энн отлетела к стеллажам с шоколадными фигурками и сползла на пол.
Рядом с ее лицом улыбался эльф Санты в зеленом колпачке из марципана. Кровь из прокушенной губы капала на блузку, и Энн подставила ладонь. От изнасилования она очухается, а с шелка пятна уже не смыть.
Ирн с насмешкой наблюдал, как расширяются глаза девчонки, когда капающая ей на пальцы алая кровь превращается в золотистую пыльцу и разлетается облаком по лавке от изумленного выдоха. Оседает на шоколадных фигурках, на огромных шоколадных брусьях, завернутых в грубую бумагу, облепляет витрину изнутри, заставляя даже бледный предзимний свет солнца превратиться в июльский.
От неожиданности Энн опускает руку, и кровь течет струйкой по ее подбородку, по шее, ключице, затекает в ложбинку между грудями и уже там оборачивается золотом.
Энн пытается выгрести ее, но пыльца только въедается в ее кожу, расползается по ней, и та начинает слегка зудеть.
– Раздевайся, Энни, – мурлычет насмешливый голос. – Будет много интересного. А я пока навещу твоих соседок.
Колокольчик над дверью звякает, но Энн уже не до того – она пытается смахнуть пыльцу с себя, но та как намагниченная липнет к ней, ползет ниже, забираясь под одежду, и кожа зудит все сильнее.
Она и вправду начинает расстегивать блузку, совершенно наплевав на витрину от пола до потолка – ну и заметят, черт с ними! Когда он совал ей в рот свой член, никто не почесался!
Раздеться – это ошибка, Энн понимает это, когда золотая пыльца растекается по открытой коже почти мгновенно. Но зудит все сильнее, и Энн стягивает бюстгальтер, расстегивает юбку, чтобы почесать живот, а потом еще ниже…
И все кончается тем, что она стоит абсолютно обнаженная и покрытая золотом как девушка Бонда в «Голдфингере» среди шоколада, тоже покрытого золотой пыльцой. И, кажется, девушка Бонда от этого умерла!
Энн не успевает испугаться и подумать, как это будет ощущаться – задохнуться под золотой краской, потому что корка из пыльцы вдруг стягивает ее кожу в одних местах, рассекает в других, пережимает вены и выворачивает руки так, что трещат кости. Хочется кричать, но горло тоже сдавливает корка пыльцы, сжимает все сильнее, и Энн понимает, что, кажется, сейчас умрет.
Ирн возвращается через полчаса – столько времени у него заняло найти еще шестерых.
Он проводит пальцами по тонким острым скулам, по тонким острым ключицам, по тонким острым косточкам на бедрах очень-очень тонкой, невозможно, невероятно, недостижимо для человека, фигурки.
Энн поднимает остренькое личико и улыбается его ласке. За тонкими
