времени я сразу выложу вам планы, которые разработал. Прежде всего я озаботился, чтобы вам сообщили, если меня убьют. Тем самым, если сообщение не поступит, знайте: когда Париж снова будет наш, я начну поиски мальчика. И как только смогу, напишу вам.
Пьер протянул руку, и Хилари задержал ее на минуту, черпая успокоение в сдержанном сочувствии, которое исходило от Пьера. Однако отнюдь не отношение к Хилари привело сюда Пьера — просто так случилось, что тот оказался связанным с его долгом перед самим собой, и, к облегчению обоих, безусловная взаимная приязнь, которую они ощущали, была не мимолетной и совсем иного рода, чем те душераздирающие чувства, что привели их друг к другу.
Хилари вернулся в гостиную, и мать спросила:
— Где же твой друг? По-моему, вежливость требовала, чтобы ты завел его на минутку сюда и представил мне, тебе не кажется?
— Ему пришлось торопиться, — ответил Хилари, взяв в руки зеленого фарфорового кролика, глянул на него безо всякого интереса и вернул на место.
— Так что же это заставило его мчаться к тебе в рождественский день? — недовольно спросила она.
— Он приехал сказать, что Джон потерян, — ответил Хилари, пристально глядя на нее, дрожа от обуявшей его жажды, чтобы она чудом обратилась в кого-то, кто успокоил бы его, только успокоил.
— Ты хочешь сказать… умер? — прошептала миссис Уэйнрайт.
Хилари все не отрывал от матери взгляда, всматривался в ее лицо. Потом с отчаянием ответил:
— Да… умер.
Часть вторая
Поиски
Глава вторая
В 1945-м, через три года после того, как малыш пропал, отец в поисках его приехал во Францию.
Сидя в обветшалом автобусе у аэропорта, Хилари удивленно спрашивал себя, куда подевалось то поразительное волнение, тот небывалый подъем духа, которые прежде он испытывал всякий раз, как приземлялся во Франции. Часто ли бывало, что в недавние годы, когда он был лишен этой возможности, он не тосковал, страстно, почти чувственно, по Франции, по ее солнцу, по обсаженным деревьями дорогам, по незабываемой городской атмосфере, с ее мягким, душистым воздухом. «De voir France, que mon cueur amer doit»[2], повторял он про себя, как часто повторял прежде, но слова утратили былую магию. Это не та Франция, какою он ее помнил, — разбомбленный аэропорт, безымянная пригородная дорога, британские военные грузовики, остановившиеся тут же. Коммивояжер, с которым он болтал в аэропорту, теперь влез в автобус. Ему, совершенно ясно, захочется сесть рядом, продолжить в чужой стране приятную английскую беседу, но Хилари человеконенавистнически положил на соседнее место свое пальто и пачку книг и газет.
— Вам есть где остановиться, когда приедем? — спросил коротышка, он стоял возле Хилари, рассчитывая, что тот пригласит его сесть, но Хилари ответил холодно:
— Я полагаю, меня встретит друг, — и взял газету. Он начинал новую жизнь, и незачем ему даже самые мимолетные прежние знакомцы; разочарованный коммивояжер постоял и прошел дальше.
Надеюсь, Пьер ждет меня, с тревогой думал Хилари. Эта Франция была ему незнакома, чуть ли не враждебна, ему было одиноко, он чувствовал себя отделенным от всех и вся. На память пришли собственные объяснения в ответ на первое, неуверенное, исполненное нетерпенья письмо Пьера, в котором тот приглашал Хилари в Париж в надежде поделиться с ним своими планами поисков. Нет, ему не удастся получить на это разрешение, пока он еще в армии, ответил Хилари. И покривил душой. Послал по просьбе Пьера результаты своего анализа крови — они могли оказаться полезны; фотографию же свою в пятилетием возрасте, которая тоже была нужна, найти не смог. Чтобы ее достать, пришлось бы ехать к матери, оправдываться, выслушивать упреки, советы, догадки — все то, чего он хотел избежать, когда солгал ей. С тех пор, как Пьер впервые написал ему, прошел почти год, и вот уже неделю назад Хилари демобилизовался и его объяснение потеряло силу; к тому же недавно Пьер написал, что надо приезжать возможно скорей, не то как бы не было поздно.
А Хилари ни в коем случае не желал, чтобы Пьер распознал его глубокое нежелание приступать к поискам.
Мальчик пропал так давно, говорил он себе. У меня было больше двух лет, чтобы стать неуязвимым для чувств. Теперь мне уже не нужна ничья помощь, успокоиться я сумел сам. Вполне могу жить своими воспоминаниями. Лишь бы никто не мешал погружаться в них — это важней всего.
Вот если бы мальчик уже нашелся, думал Хилари, я уже был бы женат на Джойс, жизнь шла бы заведенным порядком, совесть уже не мучила бы меня, былым очарованьям пришел бы конец. Но достичь этого можно, только если самому их прикончить, претерпеть муки их кончины, которая будет концом нашего с Лайзой совместного счастья. Мне не хватает мужества. Я уклоняюсь от страданий, неизбежных при расставании с прошлым. Но Пьер не должен этого знать.
Хлынул дождь, неукротимые белесые струи с шумом разбивались об окна автобуса. Было холодно. Хилари озяб, жаждал, чтобы автобус тронулся, проклинал формальности, из-за которых они задержались в Ле Бурже, где их просеивали некомпетентные чиновники.
Наконец все были в автобусе, и он рывком двинулся по дороге в Париж. Теперь в душе пробуждалось робкое волнение при появлении каждого воскрешенного в памяти ориентира — Baptêmes de l’Air[3] на обветшалой доске в поле у аэродрома, ограда, на которой вопреки переменам и завоеваниям все еще красуется выведенный крупными белыми буквами запрет, цитирующий не утратившую силу Конституцию 1875 года: «Défense d’afficher»[4]; шаркают по тротуарам женщины с длинными батонами под мышкой, в черных одеяниях, черных шлепанцах, черных платках, из-под которых выбиваются спутанные седые пряди. Да, все это опять знакомо — пока автобус не заскрипел мимо разбомбленной фабрики, временного моста, поверженных, ржавеющих локомотивов, и англичане в автобусе со стыдом стали перешептываться: «Неужели это наших рук дело?» и спрашивали себя, может ли сохраниться дружба между разрушителем и потерпевшим.
Дальше и дальше тарахтел автобус по узким неприбранным улицам, между грязносерых обветшалых домов, мимо переполненных витрин магазинов одежды и пустых витрин мясных лавок. «Да, вот это помню, — то и дело говорил себе Хилари. — Сейчас приедем». И всякий раз обманывался; а дальше открывался и вовсе незнакомый вид, и от непрестанного ожидания, что они сию минуту окажутся на месте, и самой поездке, и Парижу, этой маленькой закрытой столице, казалось, не будет конца.
Даже когда автобус остановился у офиса на узкой улочке в стороне от Итальянского бульвара,
