— Его гравийный голос атакует мое ухо. — Ты думаешь, что я остановлюсь после нескольких вздохов и предупреждения. Что я ударю тебя, вырублю, как других, и продолжу свой путь, чтобы мучить какую-нибудь другую бедную душу. Тебе немного жаль их, но в то же время ты рада, что это не ты, верно?
Мои губы раздвигаются, как для того, чтобы я могла нормально дышать, так и из-за его слов.
Как он смог прочесть так много в моем плане без того, чтобы я произнесла хоть слово? Он экстрасенс?
Пожалуйста, не говорите мне, что Язычники участвуют в сектах и заключают договоры с демонами.
— Я бы сделал это. Я должен был бы это сделать. — Он дергает меня за волосы, заставляя вздрогнуть. — Но у тебя хватило наглости действовать мне на нервы, так что теперь у меня есть искушение просто... украсть твой последний вздох.
Мой глоток встречает металл дубинки, что подобно кирпичу на моей трахее.
Я качаю головой один раз, или настолько, насколько это возможно с его хваткой на моих волосах.
— Хотя у нас есть правило не убивать никого во время инициации... намеренно.
Я не упускаю из виду, как он делает ударение на последнем слове. Он говорит, что все равно собирается убить меня, а потом замаскировать это так, как будто это было непреднамеренно.
Это та часть, где предсказания и истории так сильно отличаются от реальности.
Я слышала много слухов о том, как Язычники избивают людей ради забавы и убивают, не моргнув глазом.
Но наблюдать это воочию или, что еще хуже, оказаться на месте жертвы — это ничем не отличается от того, когда тебя бросают в глаз бури и ты знаешь, что твои шансы на выживание ничтожно малы.
Никакое глубокое дыхание или рациональное мышление не спасет меня. Он уже в моей голове, и он знает это.
Он — мой единственный шанс выйти отсюда живой, и он тоже это знает.
Чего он не знает, так это того, что я отказываюсь падать без боя.
— Сначала трахни меня, — шепчу я, мой голос такой низкий, что я едва слышу его.
Все его тело замирает, как тогда, когда я шлепнула его по руке.
— Трахнуть тебя? — повторяет он медленно, как будто пробует слова на вкус.
Я киваю.
Он отпускает мои волосы, проводит рукой по точке пульса в моем горле, оставляя мурашки по коже, прежде чем прикоснуться к груди через рубашку. Его прикосновения дикие, почти карающие, когда он впивается пальцами в кожу.
— Почему?
Мне требуется все, чтобы оставаться собранной, несмотря на пульсацию и тупую боль в чувствительной плоти моей груди.
— Я не хочу умереть девственницей.
Впервые с тех пор, как я увидела человека в Оранжевой маске, в его глазах вспыхивает свет, но это не интерес. Скорее садизм.
Возбуждение от чего-то.
Чего, я не знаю.
— Я не трахаю девственниц. С ними не очень хорошо трахаться. Без обид. — Он говорит это, подразумевая каждую обиду за этими словами. Затем он отпускает мою грудь, но только для того, чтобы он мог залезть под мою рубашку, сдвинуть верхнюю часть лифчика вниз и ущипнуть мой сосок.
Кожа перчатки настолько жесткая, что я хнычу, но он воспринимает это как приглашение и перекатывает его между пальцами в перчатке в тревожном, спокойном ритме, а затем жестоко сжимает.
Я опрокидываюсь навзничь, так как давление на мою шею усиливает ощущения. Или лучше. Честно говоря, я понятия не имею.
Это первый раз, когда я переживаю нечто подобное после того опыта, который похоронила в черных глубинах своей души.
С тех пор я была ханжой Сесилией, «почему все помешаны на сексе» Сесилией, «ботаничкой, которая учится в университете только потому, что хочет учиться» Сесилией.
Единственное исключение — он. Тот, кому я делаю одолжение и из-за кого я оказалась в таком затруднительном положении.
Меня лапал и трогал незнакомец в маске после того, как я нагло предложила ему трахнуть меня и откровенно призналась, что я девственница, хотя все считали, что это не так со времен средней школы.
Я сказала это, чтобы ослабить его бдительность, чтобы могла сбежать, но с таким же успехом могла сделать все наоборот.
С самого начала я его не интересовала, поэтому он устранил меня, как и всех остальных участников, но я пошла дальше и несколько раз неосознанно провоцировала его, и теперь он не хочет меня отпускать.
— Скажи мне. — Он снова сжимает мой сосок, и грубое прикосновение его кожи к моей нежной заставляет меня задыхаться. — Что шикарный человек из КЭУ делает на посвящении Язычников?
Как он уловил это после того, как я приложила столько усилий, чтобы замаскировать свой акцент?
— Я задал вопрос. Где твой ответ?
Я смотрю на него, и его глаза снова загораются.
— Прекрати так на меня смотреть, а то я могу тебя трахнуть, в конце концов, только для того, чтобы увидеть, как эти глаза наполняются слезами.
Больной ублюдок.
Я не сомневаюсь, что он сделает все это и даже больше. Он стал таким непредсказуемым с тех пор, как я впервые заметила его слежку за теми парнями.
Как раз когда я собираюсь придумать способ побега, чтобы не попасть в еще более серьезные неприятности, с другой стороны участка раздается шум.
Мы смотрим в ту сторону и видим, как Белая Маска и Желтая Маска преследуют группу людей, а Желтая Маска маниакально смеется.
Я не думаю об этом, наступая на ногу Оранжевой Маске. В тот момент, когда его хватка ослабевает, я уворачиваюсь и бегу.
Я не смотрю назад. Я не жду, пока он догонит меня. Я бегу, бегу и бегу.
Мое сердце застревает в горле, и единственное, о чем я думаю, это как, черт возьми, у меня не случился приступ паники, как я делаю всякий раз, когда оказываюсь в любой сексуальной ситуации.
И самое главное, почему мои бедра сжимаются, пульсируют и требуют, чтобы я вернулась к этому безжалостному незнакомцу?
Глава 3
Сесилия
Это чудо, что мне удалось добраться до общежития и пробраться в квартиру, которую я делю со своими друзьями детства, не попавшись на глаза.
Не горит свет, и единственный звук — меланхоличная виолончель, доносящаяся из комнаты Авы.
Если она увидит меня в таком виде, покрытую царапинами, с дыркой на джинсах и бешеным взглядом в глазах, она обязательно
