наполняя мой кабинет звуком его идеально выверенной речи.
— Я занят дома с одним проектом, — спокойно ответил я, старательно изображая скуку, поскольку знал, что он может учуять ложь по телефону и через континенты. — Решил, наконец, привести в порядок поместье МакТирнанов.
— Сожги уже эту груду мусора, — заявил Брайант. — Родители Сары не должны были оставлять его тебе. Тебе следует быть здесь, чтобы мне не приходилось тратить время на звонки, когда нужно что-то сделать.
Всегда нужно было что-то делать.
Несмотря на то, что в прошлом году Люциан отнял у него контроль над «Морелли Холдингз», Брайант не признал своего поражения. Вместо этого он еще больше ушел в тень. Это так долго являлось исключительно моей прерогативой, что мне было неприятно делить ее с отцом. Я никогда не проводил с ним столько времени, сколько за последние двенадцать месяцев, и, хотя именно этого жаждал когда-то в юности, реальность «качественного времяпрепровождения» с Брайантом Морелли оказалась совсем другой.
— Я всегда свободен, — сказал ему я и не соврал.
Пару месяцев назад, когда он приказал мне сесть на самолет в Ирландию, чтобы разыскать Ронана — бульдога Кэролайн Константин, я сделал это без вопросов, несмотря на то, что был занят заключением подложного контракта на строительство новой башни «Прайс» в Нью-Йорке.
Брайант хмыкнул в трубку.
— Тирнан, если я узнаю, что ты затеял что-то неразрешенное, то очень расстроюсь.
Неразрешенное.
Единственное, что я сделал неразрешенного, — это в семнадцать лет влюбился в ту, кого он не одобрял. Грейс не заслужила того, что с ней случилось, просто связавшись со мной, и, возможно, Бьянка не заслужила того, что я планировал, просто потому, что была внебрачным отпрыском Лейна Константина.
Но жизнь несправедлива.
Меня забавляет мысль о том, каким молодым и глупым я тогда был.
Теперь ситуацию контролировал только я.
Не Бьянка.
Не Брайант.
— Ты можешь заехать и помочь мне разобраться с бабушкиной коллекцией Матисса, — предложил я. — Хотя я точно помню, как ты однажды сказал, что искусство — это занятие дураков и лентяев.
Брайант фыркнул.
— Не забывай о психически ненормальных. Чем бы ты ни занимался, Тирнан, я ожидаю, что меня будут держать в курсе. Будь у меня в офисе завтра в десять.
Не дожидаясь моего ответа, он повесил трубку.
В наступившей после этого тишине люди, которых я годами нанимал к себе на работу, — мое ближайшее окружение, которое преступный мир Нью-Йорка называл «Джентльменами», — беспокойно заерзали в своих креслах.
— Знаешь, это не сработает, — сказал мне Уолкотт, налив в хрустальный бокал охлажденную воду «Кона Нигари» и поставив его на стол у моего локтя. — Ты все делаешь неправильно.
Я проигнорировал замечание своего старого друга и поднес бокал к губам. До смешного дорогая вода омыла мне горло приятной прохладой, хотя мне хотелось более резкого жжения виски или скотча. Я не пил уже тринадцать лет, хотя никогда не был алкоголиком, но желание не ослабевало. Это меня устраивало, ежедневная борьба напоминала мне о том, чего я лишился из-за алкоголя и наркотиков, когда был еще подростком.
— Брайант все узнает, — добавил Хенрик. — Он всегда все вынюхивает.
— Да, с моей помощью, — заметил я. — Так что на этот раз я ему не скажу. Он доверяет мне, своему верному слуге, настолько, что не станет перепроверять меня так, как заставляет перепроверять все вокруг.
— Не скажешь, что забрал двух невинных детей, чтобы использовать против него и Кэролайн Константин? — пробормотал Хенрик, как будто децибел его голоса мог смягчить удар от предательских слов. — Ты действительно готов разрушить две юные жизни ради мести?
— Et vindictam retribuet in alis nigro, — процитировал я на латыни девиз семьи Морелли.
Месть на черных крыльях.
Мы построили всю нашу семейную историю на восхождении к высшим эшелонам успеха за счет удачных рисковых операций, поэтому, естественно, иногда мы неизбежно обжигались, совсем как десятилетия назад, пострадав от семьи Константин. Разница между Морелли и всеми остальными заключалась в том, что мы никогда не прощали предательства.
И сейчас я не собирался нарушать эту традицию.
— Они забрали у тебя две жизни, — прошептал Уолкотт, сильно наклонившись вперед, и его покрытое шрамами лицо неестественно сморщилось. — Знаю, что твоя мишень Брайант, но ты забираешь еще двоих, вовлекая Брэндона и Бьянку.
— Ты их едва знаешь, какое тебе, блядь, дело? — резко ответил я, стиснув в пальцах поднесенный к губам бокал с бесполезной водой.
— Они милые, — признал Уолкотт, слегка пожав плечами. — Милые, но трагичные.
«Как и ты», — сказал мне жестами Эзра, который следил за разговором, читая по губам.
Милый? — спросил его я.
«Немного трагичный», — поправил он.
— У меня нет ничего общего с этими сопляками.
Это прозвучало зло, но, опять же, я всегда был злым. Жестокость ощущалась прямо у меня во рту, льдом в моих венах. Но что-то беспокойно шевелилось у меня в груди, и мне не хотелось углубляться в этот вопрос.
Меня не волновала цена мести.
Мне не нужно было, чтобы мои люди напоминали мне о ставках Бьянки и Брэндона в этой ситуации, потому что это не имело значения.
Или не должно.
Эзра постучал своим тяжелым кулаком по столу, чтобы привлечь мое внимание, а затем, когда я на него взглянул, сказал жестами:
«Мух гораздо легче ловить на мед, чем на уксус».
— Кто ты? Мудрая, мать твою, знахарка? — рыкнул на него я.
Он моргнул, совершенно не обратив внимания на моё ужасное настроение.
А я был. В ужасном настроении.
И не мог понять, почему.
Я, как и намеревался, изложил Бьянке правила и забрал ее медальон. Я не из тех мужчин, что ведутся на женские уловки и горести. Вид слез, льющихся из этих голубых глаз, поблескивающих на длинных ресницах, скатывающихся по ее розовым щекам… ничто из этого не должно было меня беспокоить.
Большую часть своей жизни я провел в роли мордоворота Брайанта Морелли, человека, которого посылали делать грязную работу, на которую ни у кого из моих братьев или сестер не хватало духу. Когда-то, давным-давно, я противился насилию, которому подвергал меня мой отец, но поплатился за это и усвоил урок. Всякий раз, когда я думал о том, чтобы послать его к черту, мне достаточно было взглянуть в зеркало на шрам, рассекающий левую половину моего лица, чтобы вспомнить, что случается с теми, кто осмеливается бросить вызов великому и ужасному патриарху Морелли.
У меня кровь стыла в жилах, когда я вспоминал о том, как на протяжении многих лет он коварно настраивал против меня мою собственную семью. Мой взгляд невольно остановился на
