Все же – ленинградская квартира! Они с мамой к тому времени перебрались в подмосковное Щелково, в малогабаритную «двушку». Московскую квартиру пришлось продать, когда Вика осталась без работы.
– А как же ты? У тебя же сердце больное, как ты будешь без меня? – спросила Вика.
– Да ничего… Вызову «скорую», если прихватит. Поезжай, дочка. В Ленинграде совсем другая жизнь, выставки, театры, музеи… Ты ж у меня театралка!
– Никогда! Никогда я тебя не брошу!
«Здравствуй, папа, – написала Вика отцу. – Спасибо за приглашение, но я не приеду. Может, тебе лучше переехать в интернат для инвалидов? Помнишь, ты хотел, чтобы мама там жила? Думаю, в Ленинграде есть такие интернаты. Помнишь, ты говорил – это не тюрьма, лекарства дают, посетителей пускают. Я не хочу тебе больше писать. Надеюсь, что и ты не будешь меня больше беспокоить. Прощай. Вика».
Узнав о Викином решении, мама огорчилась. – Жила бы в Ленинграде, а я бы здесь. Ленинград не Магадан, приезжала бы ко мне… Я так-то здорова, только сердце, а ты из-за меня от квартиры отказалась…
– Ну что ты заладила: квартира, квартира… Не нужна мне его квартира! Мне ничего не надо от него, мама! У нас с тобой всё хорошо.
Вика так и думала, что все у них хорошо, и так будет – долго-долго. Всегда. Может, это и есть счастье…
Вспоминая эти годы, Вика понимала теперь, что это и было – счастье. Счастье ведь бывает разным. У Вики было такое – когда мама поправилась, встала на ноги. А она не понимала тогда, что это счастье, и все ждала чего–то…
И вот теперь счастьем была эта работа в собесе, на полставки, в часе езды от дома. Потому что мамины ноги отказали совсем: из больницы ее привезли на каталке.
– А как же твоя работа, как же твоя журналистика? Ты же не сможешь там… – слабо возражала мама. Вика заставила себя улыбнуться. – Ничего страшного, поработаю пока в пенсионном фонде. Вот поправишься, встанешь на ноги, вернусь тогда в издательство, или в газету устроюсь, корреспондентом, меня везде возьмут, – увлеченно врала матери Вика. – Ты только делай упражнения, как врач велел, и обязательно поправишься!
– Я встану, обязательно встану! – уверяла мама, и обе знали, что это неправда.
Часть 2. Ирма
Платили в собесе копейки, в издательстве Вика получала гораздо больше и привыкла каждую неделю ходить на выставки и театральные премьеры, а отпуск проводила на море. Теперь о море пришлось забыть. В издательстве Вика общалась с интересными, незаурядными людьми – писателями, художниками, переводчиками. Да и с коллегами «по цеху» было о чем поговорить.
На новой работе был совсем иной контингент. Здесь любили бразильские сериалы и обсуждали до хрипоты телевизионное ток–шоу «Что, где, когда» (по мнению Вики, постановочное и примитивное), а театрам предпочитали магазины.
– А на журфаке чему учат? Какие там предметы? – спрашивали Вику.
– Не предметы, а дисциплины. Лингвистика, история искусств, логика, эстетика, философия, современный русский… – перечисляла Вика.
–А русский-то зачем, у вас там что, неграмотные учились?
Вика рассмеялась:
– Да это не тот русский, не школьный.
– У вас там все «не то», сплошная заумь, в жизни не пригодится! – подвели итог сотрудники. Спорить с ними Вика не стала: зачем?..
Викиным теперешним сотрудникам не нужна была этика (которую они путали с эстетикой), они не интересовались живописью, никогда не были в консерватории, не читали даже знаменитую «Монахиню» Дени Дидро (Вика как-то обмолвилась, и ее подняли на смех: читаешь всякую дрянь, покупала бы лучше любовные романы, там такие сексуальные сцены, зашибись!), а в существование второго тома «Мертвых душ», который Вика обожала и над которым смеялась до слез, вообще не поверили: «Гоголь его сжег, это в учебнике написано. Ты даже этого не знаешь. А еще журналистка!»
Вика пыталась сказать, что второй том существует, что он восстановлен, и можно взять в любой библиотеке… Но никто ей не поверил. Она словно оказалась в вакууме, где нечем было дышать, нечем было жить. Вместо живых людей ей приходилось работать с пенсионными делами. Дела стояли на полках – и молчали. А ей так хотелось общения! И когда выдавалась свободная минутка – то есть все было подобрано по журналам и расставлено по полкам – Вика наугад брала с полки пенсионное дело и погружалась в чтение.
И однажды прочитала на обложке знакомую фамилию: «Петерсон Ирма Генриховна. Пенсия по случаю потери кормильца на ребенка Косова Константина Сергеевича». Адрес Вика помнила наизусть…
С Ирмой они учились на одном курсе, хотя она была старше Вики на десять лет. И вот – пенсия на ребенка, их с Сережей сына! Но почему она до сих пор Петерсон? Почему не Косова? И почему пенсия – по случаю потери кормильца?
На Вику нахлынули воспоминания…
На редакционно-издательском факультете отделения журналистики их было семеро – семнадцатилетних, поступивших в вуз после окончания школы. Остальные были гораздо старше, имели за спиной полиграфический техникум и несколько лет работы в издательствах, журналах, газетах. Маленький кружок Викиных ровесников как-то сразу сплотился и сдружился. Исключая Ирму. Она была немногим старше их, но не настолько, чтобы отнести ее к разряду «тетенек», как они прозвали студенток возрасте от двадцати трех до тридцати. А как еще их было называть вчерашним школьницам? Между ними была пропасть: в двадцать три года они уже окончат институт, а этим под тридцать, а туда же – первокурсницы!
И только Ирму они приняли в свой круг безоговорочно.
– Сколько тебе? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один?..
– Двадцать один, подтвердила Ирма, усмехнувшись. Усмешка показалась девчонкам высокомерной, как и сама Ирма – надменная, как английская королева, и изящная, как фарфоровая статуэтка.
Ирма знала себе цену, хотя ничем не подчеркивала своего превосходства. Впрочем, его и не нужно было подчеркивать. В компанию ее приняли, но дружить с ней не получалось ни у кого, кроме Вики. Уже тем она отличалась от них – наивных и восторженных первокурсниц, ничего еще не пробовавших в жизни, что была замужем. Точнее, собиралась замуж (в их компании еще никто не собирался). И с удовольствием делилась подробностями личной жизни. – Мой Сережа… мы с Сережей… Сереже не нравится это платье, и я его не надену, хотя мне жаль… – рассказывала Ирма. Сережа был для неё средоточием жизни, и она ни от кого не скрывала, что у них с Сережей – «отношения».
Ирма была удивительно хороша собой, да что там хороша, – очаровательна! Легкая, изящная, как фарфоровая балеринка из
