он, чтобы виду не подать, насвистывает про себя весёлую песенку. И вдруг выйдет из леса человечище ростом с гору, толще нашего соседа пана Шмейкала, да ещё на две головы выше, и к тому же усатый до того, что за усами рожи не видно. Представьте, каково купцу, когда такой детина встанет перед его лошадками, рявкнет: «Кошелёк или жизнь!» — и наведёт на него пистолет, да не пистолет, а целую пушку!
Ясное дело, отдаёт купец свой кошелёк, а Мерзавио у него заберёт к тому же и товар, и коней, и кафтан. Обдерёт его как липку, да ещё кнутом поддаст жару, чтобы ему, бедняге, легче было бежать до дому. Да уж, говорю вам, был этот Мерзавио сущий висельник!
Но, поскольку кругом, куда ни глянь, не было другого разбойника (только где-то возле Маршова был какой-то, но против Мерзавио он был просто цыплёнок), шёл у Мерзавио разбойный промысел очень хорошо, и вскоре стал он богаче иного рыцаря. А так как у него был маленький сыночек, старый разбойник и подумал:
«Что ж, отдам-ка я его куда-нибудь в ученье! Пускай обойдётся мне это в пару тысчонок — не беда, карман позволяет. Пусть научится немецкому и французскому, пусть умеет говорить «битте шён» и «жевузем», и играть на фортепьянах, и танцевать кадриль, и есть с тарелки, и утирать нос платком, как полагается по… как его?.. этикету. Хоть я всего-навсего разбойник, а сын у меня пускай будет не хуже какого-нибудь графчика! Раз я так решил — значит, баста!»
Сказал он так, посадил маленького Мерзавио перед собой на коня и вот уже скачет в Броумов. Там он ссадил сыночка с коня перед монастырём бенедиктинцев и, грозно звеня шпорами, пошёл прямёхонько к отцу настоятелю.
— Святой отец, — сказал он страшным голосом, — оставляю вам своего мальчишку на воспитание, чтобы вы его научили есть, сморкаться и танцевать, говорить «битте шён» и «жевузем» и всему, что полагается настоящему кавалеру. А тут, — прибавил он, — мешок дукатов, луидоров, флоринов, пиастров, рупий, дублонов, червонцев, талеров, гиней, серебряных гривен, голландских золотых, пистолей, соверенов, наполеондоров, чтобы он у вас мог жить как княжеский сынок.
Сказал, повернулся на каблуках — и обратно в лес, оставив отцам бенедиктинцам маленького Мерзавио на попечение.
Так-то и стал маленький Мерзавио обучаться у отцов монахов вместе со множеством княжат, графьят и других богатых мальчишек. И толстый отец Спиридон научил его говорить: по-немецки «питшён» и «горзама динр»[2], а патер Доминик вбивал ему в голову разные всякие французские «трешарме́» и «сильвупле́»[3]; пан отец Амадеус учил юного Мерзавио реверансам, менуэтам и приличным манерам, а отец регент Краупнер выучил его сморкаться так, чтобы звук был тонкий, словно у флейты, или нежный, как у кларнета, а не трубить, как контрабас, фагот, фанфара или иерихонская труба, как корнет-а-пистон или автомобильный клаксон, как трубливал, бывало, старый Мерзавио. Короче говоря, выучили его всему политесу и отменным тонкостям, как настоящего кавалера.
В общем, стал юный Мерзавио в своём чёрном бархатном наряде с кружевным жабо очень милым юношей и начисто забыл, что рос он когда-то в разбойничьем логове в диких горах Брендах и что его отец, старый злодей и разбойник Мерзавио, ходил в бычьей шкуре, укрывался конской попоной и ел сырое мясо прямо голыми руками, как полагается всем разбойникам.
Короче говоря, юный Мерзавио блистал знаниями и воспитанием. И как раз, когда он особенно отличился в науках, загремели конские копыта перед броумовским монастырём. С коня соскочил лохматый слуга, забарабанил в ворота, а когда его впустил привратник, грубым голосом сказал, что приехал за молодым паном Мерзавио, что, мол, его батюшка — старый Мерзавио — собирается помирать и зовёт к себе единственного сына для передачи своего дела.
Тут молодой Мерзавио в слезах попрощался с достойными отцами бенедиктинцами, со всеми остальными барчатами и студентами и поехал на Бренды, раздумывая, какое же дело хочет ему отказать отец, и клянясь себе в душе, что будет вести дело богобоязненно, благородно и с примерной учтивостью ко всем людям.
Так приехали они на Бренды, и слуга привёл молодого пана к смертному одру отца.
Старый Мерзавио лежал в огромной пещере на груде бычьих шкур, укрытый конской попоной.
— Ну что, Винцек, — с трудом проговорил он, — ведёшь, лентяй, моего мальчишку?
— Дорогой отец, — воскликнул юный Мерзавио, падая на колени, — да хранит вас господь долгие годы на радость ближним и к несказанной гордости вашего потомства!
— Легче, парень, — сказал старый разбойник. — Сегодня я отправляюсь в пекло, и нет у меня времени на твои фигли-мигли. Думал я, что оставлю тебе такое наследство, чтобы ты мог жить без забот. Но, разрази меня гром на этом месте, настали, видно, для нашего ремесла последние времена!
— Ах, батюшка, — вздохнул юный Мерзавио, — я и понятия не имел, что вы терпите нужду!
— Эхма! — пробормотал старик. — Видишь ли, у меня подагра. Приходилось работать поближе к дому. А ближайший большак купцы, прохвосты, всячески объезжали. Самое время, чтобы моим делом занялся кто-нибудь помоложе.
— Дорогой отец, — пылко сказал юноша, — клянусь вам всем на свете, что буду продолжать ваше дело, и обещаю исполнять его честно, с любовью и со всей учтивостью!
— Не знаю, как выйдет с учтивостью, — проворчал старик. — Я-то лично, правда, резал только тех, которые брыкались. Но кланяться, сынок, никому не кланялся. Понимаешь, в нашем деле это как-то не годится.
— А какое же, дорогой отец, ваше ремесло?
— Разбой, — сказал старый Мерзавио и скончался.
Так остался юный Мерзавио один-одинёшенек на свете, потрясённый до глубины души как смертью старика отца, так и тем, что дал ему клятву стать разбойником.
Через три дня пришёл к нему тот самый лохматый слуга Винцек и сказал, что есть нечего и, стало быть, пора приниматься за дело.
— Дорогой Винцек, — жалобно сказал юный Мерзавио, — нельзя ли как-нибудь обойтись без этого?
— Ишь какой! — отвечал невежливый Винцек. — Тут тебе монашек не принесёт фаршированных голубей. Не жди. Кто хочет есть, должен работать!
Взял тогда юный Мерзавио лучшие пистолеты, вскочил на коня и поехал на большую дорогу, на дорогу — как бишь её? — к Батневицам. Там он засел в засаду и стал ждать, когда поедет какой-нибудь купец, чтобы его ограбить. И действительно, через часок-другой показался
