он. — Но ничего, удержу…»
Козаков был уверен в себе. Да и двадцать лет практики тоже что-то весят…
Второй тайм начался взаимными бурными атаками. Но, наверно, напряжение было слишком велико; это лишало нападающих точности удара. Никому не удавалось завершить комбинацию голом.
Так, в бесплодных атаках, прошло пятнадцать минут, и двадцать, и двадцать пять, и тридцать…
Трибуны свистели, стонали, умоляли, требовали, орали, выли.
«А пожалуй, потребуется дополнительное время», — подумал Козаков и покачал головой.
Фуфайка у него на спине уже взмокла, ноги отяжелели.
Атмосфера на поле накалялась все больше. Приходилось напрягать все внимание и силы, чтобы не допустить грубых стычек, сдерживать особо горячих игроков.
В сутолоке Игорь Кочегура сбил одного из тбилисцев. Козаков назначил штрафной и сделал это не без удовольствия.
«А то Игорь начал распоясываться. Надеется — по дружбе прощу. Ошибаешься!»
Оставалось четыре минуты до финального свистка. Игроки, казалось, смирились с ничейным исходом второго тайма, а зрители уже азартно обсуждали, что́ принесут добавочные полчаса. И вдруг возникло острое положение у ворот тбилисцев. Именно «вдруг»: только что сами тбилисцы атаковали, но внезапно московский защитник отнял мяч, сильным «отбойным» ударом переправил его на другую половину поля; там его подхватил правый крайний москвичей и ринулся к воротам.
Стадион взревел.
А правый край уже отпасовал полусреднему — Игорю Кочегуре. Миг — и мяч в сетке.
Пожалуй, впервые за весь матч Козаков не успел оказаться на остром участке. Издали ему показалось, что Кочегура был «вне игры», но на таком расстоянии попробуй — разбери. К тому же другие игроки заслоняли Кочегуру…
Козаков быстро взглянул на своего помощника. Нет, отмашки флагом не было. Значит, все правильно. Козаков дал свисток и поднял обе руки вверх: гол.
Трибуны словно взбесились.
Одни зрители плясали, смеялись, обнимались, кидали вверх кепки, газеты. Другие — покраснев или побледнев, вскочив с мест, свистели, орали, яростно потрясая кулаками:
— Судья! Протри очки!
— Ослеп!
— На пенсию!!
— Непра-а! Непра-а-а-а! Непра-а-вильно!
И конечно, неизбежное:
— Судью на мыло!
Случайно Козаков мельком глянул на восточную трибуну. Ну а как же?! «Артист», стоя на скамейке, заложив пальцы обеих рук в рот, свистел пронзительно и свирепо. Лицо его и даже шея надулись и побагровели. На секунду вынув пальцы, он перевел дух, фальцетом выкрикнул:
— Шляпа!
И опять сунул пальцы в рот…
Капитан тбилисцев с прилипшими ко лбу прядями черных волос, подбежав к судье, быстро, взволнованно, путая русские слова с грузинскими, доказывал, что Кочегура находился к воротам ближе защитника…
— Прекратите дискуссию, — стараясь не повышать голоса, остановил его Козаков.
Нельзя допустить, чтобы судье на поле возражали, оспаривали его решение. Иначе начнется безвластие и неразбериха.
И все-таки, ничем внешне не выдав своего беспокойства, Козаков чувствовал себя неуверенно. Он заставил тбилисцев начать с центра поля, а сам все думал:
«Было «вне игры»? Или нет? Было или нет?»
Его, привыкшего к четкости и точности своих решений, эта неясность задевала особенно больно.
Через две минуты матч кончился. Со счетом один-ноль победили москвичи. Один гол, один-единственный, решил судьбу кубка СССР.
Зрители, не отрывавшие глаз от поля, после финального свистка судьи словно все разом вздохнули, зашевелились, загомонили. И опять все увидели, как пронзительно ярка изумрудная трава и как сверкает ровное-ровное, будто полированное, голубое небо.
Команды построились. Пока они вяло, без энтузиазма приветствовали друг друга, Козаков бросил быстрый взгляд на своего помощника:
«Было или нет?»
— Нормально, — шепнул тот. Но голос звучал не слишком убежденно.
В судейскую после игры сразу набился народ. Козаков сидел у стены, устало откинувшись на спинку стула, и старался не слушать разноголосый, взволнованный говор вокруг.
«Вот так порядочек!» — недовольно думал он.
В судейской запрещалось находиться кому-либо, кроме судьи. А тут — вон сколько!
Особенно горячился высокий красивый грузин. Козаков не знал, кто это, но понимал, — начальство.
Грузин говорил громко, быстро и так энергично, что под потолком то и дело жалобно позвякивали стеклянные висюльки вокруг лампы. И жестикулировал, как немой.
Козаков поморщился. Сам он был скуп на слова, даже слишком молчалив. Не зря жена, рассердись, звала его «сычом». Может быть, поэтому его особенно коробила всякая болтливость.
Москвич Федюнин, старый, прошедший огонь и воду футболист, давно уже вышедший в отставку, вяло спорил с грузином, незаметно подмигивая Козакову: мол, не волнуйся, дело обычное, проигравший всегда недоволен.
Впрочем, и сам этот красавец грузин хоть и горячился, понимал, что в общем-то спор бесполезен: все равно теперь судья не изменит своего решения. Не может изменить, даже если бы хотел.
— Мы подадим протест, — сухо, резко заявил маленький смуглый представитель тбилисцев. — Кочегура был «вне игры».
— Подавайте, — ответил Козаков.
Он знал: протесты возможны при самых различных нарушениях. Но как раз по поводу «вне игры» никакие протесты не рассматриваются. Только судья, сам, единолично решает: было «вне игры» или нет.
Знал это, конечно, и представитель тбилисцев.
«Просто с пылу, с жару… Пугает!» — подумал Козаков. Встал и негромко, но твердо произнес:
— Посторонних прошу удалиться.
Он нарочно так сказал: «посторонних», чтобы задеть того высокого красивого грузина, который корчил из себя большое начальство. Да, пусть знает — здесь он «посторонний».
Оставшись один, привычно заполняя графы протокола, Козаков продолжал размышлять:
«Было или нет?»
Напрягая свою острую память, он старался скрупулезно точно восстановить расположение игроков на поле в тот решающий момент.
Постепенно он, прикрыв глаза, четко расставил всю пятерку нападения москвичей, точно вспомнил, где были оба полузащитника тбилисцев, где находились левый и правый защитники. Только центрального защитника все еще не удавалось накрепко пришпилить к какой-то определенной точке поля. А это и решало…
Он отметил в протоколе, кому из участников и за что он сделал замечания, проставил все фамилии игроков, запасных и судей. А сам все думал:
«Было или нет?»
И, даже стоя под душем, закрыв глаза, старался определить: где же все-таки находился центральный защитник?
Дома, отдохнув, он подсел к плоскому ящику с низкими бортами — макету футбольного поля, расставил на нем маленькие, похожие на оловянных солдатиков фигурки игроков. Все они быстро нашли свои места на поле, только центральный защитник остался в кулаке у Козакова.
«Вот напасть-то!»
Позвонить друзьям, бывшим на матче? Спросить, не помнят ли они? Нет, не годится. Каждый, конечно, будет твердить свое; получится такой сумбур, — совсем собьешься…
Козаков думал долго. И не мог прийти ни к какому выводу. Усталый, прилег на диван. И вдруг!.. Вдруг абсолютно ясно, как это бывает только во сне, увидел центрального защитника. Вот он — высокий, с ногами и руками,
