А когда вы вошли в кабинет Ленина, вы встретились как люди, знавшие раньше друг друга? Он вспомнил вас, конечно?
Нет, он меня не узнал, так как очень много лет прошло. Я был очень доволен, что он меня не узнал.
И по фамилии не ассоциировал? Он же вашего отца знал?
Анненков – довольно распространенная фамилия. Так что, я не думаю. Во всяком случае, этот вопрос не был поднят, и я его не начал тоже.
А вас как художника, когда вы писали портрет Ленина, что особенно поразило в его лице, может, в движениях?
Могу сказать, что меня ничего не поразило, во-первых, потому что я его уже видел, и не только в детстве, а я видел его во Франции в 1911 году, в Париже. И потом в нем ничего вообще поражающего не было, в его внешности. Это был человек небольшого роста, лицо бесцветное с хитровато прищуренными глазами. Такой типичный облик мелкого мещанина. Но для меня как для художника это представляло очень большой интерес, потому что такие именно лица, особенно, когда они принадлежат выдающимся людям – это чрезвычайно сложная проблема для изображения.
Оригинал вашего портрета Ленина остался? Сейчас вы знаете, где он?
Сделанный мною набросок в Кремле сейчас находится в частной коллекции в Париже, как ни странно. Это был рисунок. Когда Ленин умер в 1924 году, мне был заказан большой портрет масляными красками на основании моего рисунка, что я исполнил. Тогда была организована правительством выставка всех портретов, сделанных с Ленина. В частности, был выставлен мой большой портрет масляными красками. Мне неловко об этом говорить, но первая премия была как раз присвоена моему портрету. Я был очень доволен, мне было приятно, что портрет сохранится. Но с ним произошла целая история. Он был сделан в моей манере, а я принадлежал тогда к кубистическому движению. Когда воцарился Сталин, то этот портрет исчез, потому что он был формалистический.
А за последние годы, это произошло года два тому назад, я совершенно случайно получил известие из советской России о том, что мой портрет найден. Он был найден в подвале Министерства заготовления государственных бумаг. Потом я получил второе письмо от более официального лица, где мне официально об этом сообщалось. Теперь совсем недавно, может быть, год тому назад, этот портрет наконец был опубликован на целую страницу в журнале, который называется «Смена», по-моему.
Мне написали оттуда, что он должен теперь висеть в Ленинском музее. Я не знаю, что это за музей, боюсь сказать что-нибудь по этому поводу, но, во всяком случае, он уже был воспроизведен и восстановлен. В то же время, как раз в период написания этого портрета, мне было предложено правительством отправиться в Институт Владимира Ильича Ленина для ознакомления с всевозможной документацией в виду подготовлявшихся каких-то трудов о Ленине, для которых я должен был сделать какие-то иллюстрации.
Среди множества ленинских рукописей я наткнулся там на короткие, отрывочные записи, сделанные Лениным наспех, от руки, с большим количеством недописанных слов, что вообще было характерно для многих его писаний – до частных писем включительно. Об этом я мог судить по письмам, адресованным моему отцу. Эти записи, помеченные 1921 годом, годом Кронштадтского восстания, показались мне чрезвычайно забавными, и без какой бы то ни было определенной цели, но просто так я, не снимая рваных варежек, а тогда пар изо рта валил облаками, незаметно переписал их в мою записную книжку. Вскоре, однако, и эти ленинские странички, как и банка с мозгом, исчезли из института или – ушли в партийное «подполье». Во всяком случае, я никогда не видел их опубликованными, за исключением двух-трех отдельных фраз, что тоже вполне понятно.
Когда в 1926 году Борис Суварин во Франции и Макс Истман в Соединенных Штатах Америки опубликовали знаменитое противосталинское «Завещание» Ленина, переданное Суварину Крупской, то коммунистическая пресса всего мира обрушилась на них, называя их клеветниками, а ленинское завещание – их выдумкой, апокрифом. Доверчивые европейцы и американцы сразу же поверили коммунистам, и завещание скоро было забыто, как анекдот. Прошло тридцать лет, прежде чем Никита Хрущев, вынужденный «десталинизацией», огласил, в свою очередь, этот документ, секретно хранившийся в Кремле, и только после этого все вдруг поверили в его подлинность и в его, теперь уже утерянное, значение.
Когда я приехал во Францию, моя записная книжка лежала в моем кармане. О ленинских записках я больше не думал. Впрочем, если бы я и попытался их опубликовать за границей, их, несомненно, ожидала бы участь ленинского «Завещания». Но с течением времени они постепенно заняли в моем сознании одно из главных мест при мыслях о международном политическом положении, и после хрущевских признаний я решил добиться опубликования ленинских страничек. Переведя их на французский язык, я предложил этот текст некоторым парижским газетам. Но все они отказались взять на себя «подобную ответственность», оправдываясь тем, что я не могу представить «официальных доказательств» подлинности текста. В ответ на мое замечание, что в данном случае Советы должны предъявить доказательства, что Ленин этого никогда не писал, редакторы газет пожимали плечами. Текст остался неопубликованным несмотря на то, что его политическое значение, которое я сам в 1924 году не смог осмыслить, по-моему, огромно.
В первые годы после Октября Ленин, как человек дальновидный, скоро понял невозможность немедленного осуществления коммунистической революции в мировом масштабе, и уже во время Третьего конгресса Коминтерна, то есть Коммунистического интернационала, необходимость восстановления дипломатических и коммерческих связей с «капиталистическими», то есть с враждебными и подлежащими разрушению, странами была признана обязательной для спасения советских стран от их слишком рискованной изоляции. Задача начать в этом направлении первые дипломатические шаги была возложена на Г.В. Чичерина.
Необнародованные ленинские записи говорили: «В результате моих непосредственных наблюдений в годы моей эмиграции я должен признаться, что так называемые культурные слои Западной Европы и Америки не способны разобраться в современном положении вещей, ни в реальном соотношении сил; эти слои следует считать за глухонемых и действовать по отношению к ним, исходя из этого положения…
Революция никогда не развивается по прямой линии, по непрерывному возрастанию, но образует цепь вспышек и отступлений, атак и успокоений, во время которых революционные силы крепнут, подготавливая их конечную победу.
На основании тех же наблюдений и принимая во внимание длительность нарастания мировой социалистической революции, необходимо прибегнуть к специальным маневрам, способным ускорить нашу победу над капиталистическими странами.
а) Провозгласить для успокоения глухонемых отделение (фиктивное!) нашего правительства и правительственных учреждений (Совет Народных Комиссаров и пр.) от Партии и Политбюро и в особенности от Коминтерна, объявив эти последние органы как независимые политические группировки, терпимые на территории Советских Социалистических Республик. Глухонемые поверят.
