Илидор прикусил язык, но гном понял.
– Машин, – бросил он, обгрызая кость. – Ты не пройдешь один там, где есть машины. Только знаешь, дракон, по слухам, это – самая ерундовая ерунда из тех, которые есть в нынешних подземьях…
– Я знаю, – перебил Илидор, – я знаю, что подземье таит опасности, камень и лава извращают многое, несть числа чудовищам, которые народились в толще Такарона, когда её покинули мы! Но в Донкернасе ведь есть драконы, которые помнят времена до исхода из подземья, и говорят, что далеко-далеко в горах, у моря, отделенные хребтами северного Такарона от всех других подземий, раньше жили другие драконы, небольшое племя, отколовшееся от угольных семейств. Ты понимаешь?
– Совсем ку-ку? – гром покрутил у виска гусиной костью. – Это ж байки!
– Быть может, – Илидор прищурил потускневшие золотые глаза, упрямо вздернул подбородок, – а может быть, нет. Наверняка это знали только угольные драконы, и вы их всех перебили.
Еще некоторое время они просидели на уступке, только теперь уже ни один из них не смотрел на торговую площадь и на врата Гимбла – оба глядели в небо. Илидор – с мечтательной улыбкой, точно видел там, среди пушистых облачных обрывков, нечто необыкновенное и очень хорошее. Он снова напевал, как и прежде – без слов, себе под нос и едва слышно, на самом-то деле, но Конхард чувствовал в этом голосе жуткую скрытую мощь, куда жутче и мощнее собственного боевого вопля, и гном знал: голос дракона только и ждет, когда у него появится причина зазвучать во всю свою силу. И еще Конхард как-то понимал, о чем мурчит себе под нос Илидор: об упоительных странствиях, вековых лесах, подернутых туманной дымкой, о свете солнца, которое рождается из-за горизонта, и о том, что самое лучшее на свете – быть драконом, который летит туда, навстречу огромному лесу, шёпоту тумана в росистой траве и рыжему рассветному солнцу, которое отражается блестками в глазах.
Какой кочерги Илидор прется в подземье, если он так любит всё, что над ним, если он может лететь куда угодно? Почему сразу после Донкернаса ему было не улететь от эльфов за горизонт, за вековые леса, в это бесконечное небо, напоенное ветром, который так жадно ловят крылья драконского плаща?
Конхард перевел взгляд на врата Гимбла, и его лицо расплылось в улыбке. Вот почему Илидор не улетел. За годы, прошедшие с первого выхода наружу Конхард тоже всей душой полюбил надземный мир, особенно солнце и небо, благодаря которым наконец понял, что именно происходит наверху, когда сменяется время дня. Гномы просто чувствуют наступление утра и ночи своим особым врожденным чутьём, а оказывается, в это время наверху происходят настоящие чудеса! Полюбил Конхард города и посёлки верхнего мира, и туманы, и леса, и дороги, и даже, чтоб он рухнул в пропасть, величественный вид Шарумара, вечно тонущего в цветочной вони. Да, за десять лет Конхард полюбил это всё так сильно, что иногда у него даже в груди кололо и перехватывало дыхание, и гному подчас тоже хотелось распахнуть объятия этому надземному миру и упасть в него, до крошки раствориться в его огромности. Но Конхард всегда возвращался в Гимбл, потому как город был ему родным. Потому как не может гном не любить Гимбл больше всего прочего, разве что не гном он вовсе, а вершинник паршивый, так-то.
– А что эти эльфы из Донкернаса могут тебе сделать? – вслух подумал вдруг Конхард. – Ты ж дракон. Ты просто улетишь от них или огнем их спалишь, или…
Гном нахмурился.
– Погоди, как они вообще удерживают твоих родичей в Донкернасе? Замурованными в стены, что ли? Так нет, я видал раза два, как драконы летали, только не тут, на юге… как раз неподалеку от Донкернаса… Это как так? И почему другие драконы не бегут, как ты? Почему ты не помог сбежать остальным, как это так: сам сбежал, а их оставил? У тебя там что, друзей не было?
Дракон энергично помотал головой.
– Пожалуй, единственный, кто мог стать мне другом – это Йеруш Найло, только он эльф и мой враг. Точнее, он стал бы моим врагом, будь мне до него чуть больше дела или, – дракон вдруг расхохотался, – или чуть меньше. Наверняка сейчас он до смерти меня ненавидит, как всегда. Слушай, нет, не в этом дело, просто… – улыбка сбежала с лица Илидора, как и не было, он прищурился на солнце, и глаза его вспыхнули, – другие драконы не могут сбежать из Донкернаса. Их держит Слово.
Конхард принялся заталкивать в котомку остатки еды.
– Слово, – ворчал он, – ну, ясное дело, теперь-то я всё понял. Тьфу на вас, умников, вечно делаете важные лица и говорите какую-то чушь с таким видом, точно…
– Ты должен знать про Слово, – перебил Илидор. – Ты же гном! Ведь не так много времени прошло с тех пор, как мы жили в подземье!
– А, – только что Конхард сердился, а теперь смутился так, что аж щекам погорячело, – ты про то, что вы даете слово что-то сделать или не сделать и…
Он опустил котомку и уставился невидящим взглядом на торговую площадь. Что же там дальше?
– Если дракон дает Слово, то не может его нарушить, не потеряв свой голос. А дракон без голоса лишается магии и, вообще, как бы… – Илидор пощелкал пальцами, – становится не драконом, а чем-то вроде шкурки перед камином – такой же боевитый и живучий.
Он наконец снова уселся, и теперь Конхард смотрел на него сверху вниз.
– Когда ваши магические… машины едва не одолели драконов подземья, тем пришлось, как это сказать, просить пощады. Пришлось дать гномам Слово, чтобы вы позволили им просто выбраться наружу. И старшие драконы дали вам такое Слово за себя и за род каждого из них. Они ушли наружу, но там… вскоре связались с эльфами, и поначалу всё выглядело хорошо, драконы поверили, будто нашли свою новую жизнь в солнечном мире, но эльфы не так просты, и безобидные обещания обернулись для нас… как бы помягче? зависимостью, неволей, эльфы перехитрили их и обманом выманили еще одно Слово, и с тех пор драконы, – Илидор ударил кулаком по уступку, но мох лишь мягко спружинил, и получилось вовсе не грозно, хотя голос Илидора звенел вовсю, и глаза сверкали яростно, – с тех пор драконы служат эльфам. Потомки тех драконов не могут сбежать, их держит Слово старших, данное за весь род.
– Прям-таки никто не убегал? – не поверил Конхард. – Никто не разменял…
– Вечность? – изогнул бровь Илидор, и гном вдруг с удивлением понял, что брови у него темные.
Конхард даже помотал головой от удивления. До сих пор он видел лицо дракона эдаким равномерно-телесным с яркими-яркими глазами.
– Прям-таки вечность, – только и ответил он.
– Нет, – согласился Илидор, – мы не бессмертные. Но всё равно у нас очень много, очень-очень много времени в запасе – достаточно, чтобы дождаться, пока эльфы Донкернаса исчезнут, как исчезают все, живущие кратко. Некоторые драконы все-таки сбегали, но без голоса становились просто людьми, а эльфы очень упорно охотятся за теми, кто их обманул, так что…
– Но ты не стал человеком навсегда, хотя сбежал, – проявил наблюдательность гном.
– Точно, – Илидор улыбнулся солнцу, потом рассмеялся, а потом его смех перешел в неостановимый хохот, и гном расхохотался вместе с ним – невозможно оставаться серьезным, когда дракон вот так заливается, даже если сам ты ничего веселого не видишь.
