— За такие бабки, Нюсь, я и гламурную пошлость готова наваять, и розовой ленточкой ее перевязать.
— А у нас кляпа нет! — вдруг сообразила Нюська и тут же вскочила. — Надо розовый, сердечком! Чтобы как у леди! Идем, купим кляп!
— Да ты рехнулась, мать! — возмутилась я, но вскочила. Такой цирк пропустить? Да я в жизни себе не прощу! — Опять на Шарикова деньги тратить? Что мы, сами кляп не сделаем? Как в лучших домах Лондону и Парижу, шелковый, сердечком! Ну-ка где там Шариково барахло? Тащи!
Потрошить шкаф мы отправились вместе, придерживая друг друга и отгоняя особо назойливые стены, которые хотели на нас напасть. И дошли! И распотрошили! Вывалили все на пол, Нюська вооружилась иголкой с ниткой, а я — ножницами. Я не хирург, шить не умею, зато художественно резать — легко!
Первым делом я вытащила из кучи нечто красное, шелковое, в турецких огурцах, и победно потрясла этим перед Нюськиным носом.
— Это ж трусы! — сделала она большие глаза. — Его любимые!
— Да! Представь, как это романтично, сделать кляп из любимых трусов. Шелковых!
Нюська согласилась, и мы приступили. Шелковые трусы тут были не одни, так что кляп вышел — загляденье! Не какая-то там гламурная пошлость, а произведение искусства! А что Нюська сшила немножко криво, так то не баг, а фича. Ручная работа, да!
Полюбовавшись на дело рук своих, то есть разноцветненький такой, толстенький кляп на веревочке, вырезанной из понтового галстука — кажется, его Нюська дарила Шарикову на Новый Год — мы решили не останавливаться на достигнутом. Шариков хотел романтики — будет ему романтика! Как у настоящих леди!
— А помнишь, она ему татуировку рисовала на заднице!
— Так задницы ж нет… — притормозила Нюська.
— Господи, что за человек Шариков? Ни бабок, ни мозгов, ни задницы! — огорчилась я, но тут же оживилась, не в моих правилах отступать при первой же трудности! — Зато есть брюки! Зачем ему брюки без задницы? И рубашки есть, и пиджаки! Смотри, какой скучный, серый, неромантичный пиджак. Мы с тобой сейчас изобразим из него шедевр!
— Точно! — Нюська хищно щелкнула ножницами в воздухе и ухватила что-то пестрое, шелковое, дивной красоты. — Так, сейчас мы это сюда… Новую рубашку ему… французскую…
— Новую? — оживилась я. — Новую не трожь. Мне отдай, я носить буду. Ты ему лучше сюда пришей… ой, какой слоник! Шариков-то у тебя стринги носит, шалунишка? Вот слона мы ему и пришьем!
— На штаны, — решила Нюська. — Прямо на самое рабочее место! И еще подпишем, что рабочее! Тащи маркер…
— А на рубашечке сзади напишем расценки, а то ж ему, бедному, тяжко будет новую мамочку найти, — пробормотала я, выгребая из ящика стола разноцветные маркеры. — Вот этим, он в темноте светится.
И, пока гениальная мысль не сбежала, растянула белую рубашку и написала на спинке: «Альфонс, недорого, оплата почасовая» и, еще чуть подумала, добавила, чтобы не вводить дам в заблуждение: «Made in Tambow».
Нюська одобрительно покивала и требовательно протянула руку за маркером. Я послушно отдала и вытянула шею, с интересом глядя, как Нюська пишет на спине пиджака крупными, хоть и самую чуточку косыми печатными буквами, украшая некоторые, для лучшего понимания, завитушками: «Жывотное не кормить, бабла не давать, пиз***жу не верить».
Глава 4. Сокровища мадам ПреображенскойКого хочу я осчастливить,
Тому уже спасенья нет.
(В.Вишневский)
Анна
Взззз…
Я застонала и сжала ладонями норовящую расколоться голову.
Ненавижу коньяк!
Вззззз….
Да чтоб тебя! Кто там ломится в дверь, когда мне и без визитеров хреново?! Ненавижу тех, кто ходит в гости по утрам! Только зашла в сортир! Посидеть, о вечном подумать…
Взззз-з-з-з!
Ненавижу дверной звонок! Всех ненавижу! Вот сейчас, сейчас как встану, как открою, как пошлю…
С внешней стороны двери ужасно громко щелкнула задвижка. Вот же… Сто раз просила Лешку переделать! Но ему всегда было некогда, так что сортир запирается только снаружи… а изнутри не запирается, потому что задвижка… Тьфу, что за дурацкие шутки?!
— Янка!
— Сиди-сиди, я открою! — омерзительно бодро заявила сестрица. — И не нервничай, вдруг там всего лишь Надь Пална?
А вдруг нет?.. Что, если пришел Леша? Вдруг он вернулся, не может же он вот так просто все перечеркнуть? Мы же семь лет вместе! Конечно, трудности случались, но у кого их нет? Но Янка… Господи, если это и правда Леша, Янка… она же сейчас ему такого наговорит!
— Выпусти меня немедленно!
— Выпущу, выпущу… Вот только дверь открою, и сразу выпущу! — пообещала Янка и щелкнула дверным замком.
Повисла такая мертвая тишина, что я поняла — закон подлости сработал.
Это все-таки Леша. И Янка сейчас…
Я зажмурилась и застонала, прижавшись виском к холодному кафелю стены. А в коридоре раздалось:
— Куда это ты намылился, Шариков? Стоять! Вот твое шмотье, забирай и проваливай.
— Янка… что ж ты делаешь… — прошептала я.
Крикнуть не смогла, горло перехватило. Я слишком отчетливо представляла, какое у Леши сделается лицо, если он услышит мой панический вопль из туалета. И — замерла, надеясь непонятно на что. Может быть, что Леша сейчас скажет, что его вчерашние слова были ошибкой, что он на самом деле меня любит и жить без меня не может?
Правда, я точно знаю, что Янка ему ответит: не можешь — не живи, Шариков. Или еще хуже, начнет его тыкать носом в наши финансовые сложности.
Твою же гармошку, ну почему все так глупо вышло? И зачем мы с Янкой вчера так напились, что испортили его вещи? Что же теперь делать-то?..
— Здесь не все, — после небольшой паузы заявил Леша, и от стресса у меня резко упало давление: головокружение, слабость в ногах, шум в ушах, полная клиническая картина. — Вы не упаковали мой комп.
Сильно упало, так что даже пришлось присесть на унитаз. А то хороша я буду — обморок в туалете, вот уж точно ни на грош романтики. Хотя какая разница-то уже? Леша пришел за вещами, а не мириться. Иначе бы он сказал не про комп, а про меня. Наверное.
— Не твой, а любезно предоставленный тебе Анной во временное пользование.
Следом послышался глухой удар, словно Янка пнула мягкую сумку — ту самую, что мы вчера наполнили испорченными вещами и выставили в коридор.
При воспоминании о вчерашнем дебоше мне стало стыдно. Со всеми физиологическими проявлениями — прилив крови к лицу, учащенное сердцебиение, усилившаяся головная боль и прочая, прочая.
— Это подарок! И вообще это не твое дело! — возмутился Леша, но как-то неуверенно. — Уйди с дороги, я заберу свои вещи.
