Сверху всплывает окошко, короткое сообщение от отца: «Взял».
Всего одно слово, но я сразу понимаю, о ком речь.
Осторожно откладываю сотовый на стол и смотрю в окно. Молчу. Только сердце колотится.
Ну вот, все правильно. Врач выполнил работу, получил за это вознаграждение. Щедрое. Ничего личного. Вообще ничего личного.
Что же оно так колотится-то! И слезы подкатывают.
Глава 7
Илья
— И как там твоя принцесса? — спрашивает коллега во время операции.
Часовой остеосинтез бедренной кости подходит к концу, пациент, несмотря на преклонный возраст, переносит хорошо. Близится вечер, четвертая плановая операция, народ устал и хочет отвлечься.
Интересно, еще хоть кто-то не в курсе событий, что происходят в моей личной жизни? Которой я занимаюсь, на минуточку, в свое нерабочее время.
А с чего все началось? Главврачу позвонил «сам Барсуков», как мне передал потом завотделением дословно… Хотя даже не так. Он сказал: «САМ Барсуков позвонил и поблагодарил!»
За спасение роженицы и новорожденного меня поощрили уважительным хлопком по спине, а потом, конечно, отругали, что полез. Случись беда, искали бы крайнего. Родственники крайними быть не любят, акушерку ищи по городу, она уже и номер телефона сменила, наверное. Будет лгать и отпираться до последнего вздоха, уверяя, что ее там не было.
А я — такая удобная мишень. Врачебная ошибка и прочее. Завотделением хирургии — мужик отличный, как отец нам всем родной. Вот только я бы лучше сиротой остался.
Меня прямо с утра вызвали в кабинет. Не успел зайти и закрыть за собой дверь, как услышал:
— Тебя переводят на новое место.
Аж дар речи потерял. Смотрю на завотделением — ему хорошо за шестьдесят, высокий тучный мужчина, до сих пор блестящий хирург. Взгляд — суровый, погоняло — Пушкин, потому что Александр Сергеевич. Он хмурится и кивает головой, дескать, такие вот новости. Рядом с ним еще один хирург и его лучший друг — Чернов. Личность неприятная, если не сказать противная, погоняло среди коллег — нелитературное. Смотрит на меня с сочувствием.
Ппц.
— Хоть не на Камчатку? — спрашиваю сразу, припомнив свое первое распределение в такие е*еня, что сбежал оттуда в горячую точку. От смертельной скуки.
Тот губы поджал, насупился. Молчит, не знает, как сказать мне.
— Я ж только с декабря работаю, полгода не прошло, — понимаю, что бесполезно, но вот так сразу принять новости — не получается.
На лице Пушкина ни тени улыбки.
— Я боролся, но ничего сделать не мог, — оправдывается он. — Сам понимаешь, сверху дали сигнал, — при этом он бросает скорбный взгляд на потолок, там пыльная люстра. Он тоже думает о том, что хорошо бы ее помыть, на пару секунд забывая о моей судьбе.
— Меня и так постоянно на всякие сборы гоняют.
Между прочим, это удовольствие дополнительно не оплачивается. А неудобств — масса.
— Ты себя блестяще показал, Ветров. И за твои заслуги перед Отечеством мы переводим тебя… добровольно-принудительно… в гинекологию, — заканчивает Пушкин. И начинает ржать.
Я моргаю, потом чуть сильнее сжимаю челюсти. Дебилы.
— У них там снова нехватка, Ольга Дмитриевна на пенсию ушла! — вторит Чернов. — Сказали, такие находчивые ребята им нужны!
— Парень с боевым опытом, нервы крепкие, то что надо в гинекологии! — продолжает Пушкин, уже покраснел весь, слезы вытирает. Хохочет так, аж хрюкает.
Я против воли почувствовал, как слегка лихорадит. В гинекологию, ну да. Смешно. Очень. Тоже улыбаюсь, оценил шутку. Нескоро мне забудут позавчерашний подвиг.
— Роддома у нас тут нет, уж извиняй, но если сильно тянет…
— Издевайтесь сколько угодно, — тоже начинаю посмеиваться, подыгрывая Пушкину. Можно было, конечно, и съязвить, но тем самым я лишь подогрею их ажиотаж. Так что лучше не нарываться.
— Какого, блть, хрена, Илья? — Пушкин вдруг меняет тон, всплеснув руками.
— Так получилось. Я был поблизости и приехал раньше скорой. Что, нужно было сидеть рядом и ждать, пока сердцебиение плода вовсе прекратится?
Он встал из-за стола, принялся мерить кабинет широкими шагами и заламывать руки. Потом подошел ко мне и похлопал по спине.
— В нашем госпитале нет родильного отделения. А знаешь почему? — не унимался Чернов.
— Потому что служат в основном мужчины.
— А у них что…?
— Матки нет, — сдаюсь.
— Какой молодец! Анатомия — пятерка! У мужиков хер, а не вагина. Но ты, я смотрю, на все руки мастер! Хоть бы намекнул, я б тебя пристроил вон в четвертый родильный. Или в перинаталку, — все не унимается Чернов с матерным погонялом. Нетрудно догадаться, откуда оно появилось.
Но при этом я понимаю, к чему они оба клонят.
— Опыт у меня есть, — говорю решительно. Тут слабину дашь — съедят. — Я знал, что делаю. Все расписал в рапорте. Там три страницы мелким почерком.
Пушкин смотрел на меня долго. То на одно плечо голову склонял, то на другое. Как на дурачка или уродца.
— В Сирии обстоятельства были разные, — я продолжил. — Там не спрашивали специализацию, опыт, знания. Если врач — значит, работай. Можешь спасти — спасай. Я оказался в схожей ситуации и действовал. За каждое движение могу ответить. Итог — обе пациентки живы.
— Но сейчас мы не в Сирии, а в России. В Красноярске. В мирное, мать твою, время. Але!
— Я понял.
Он хмурится.
— Тебе повезло, запомни это. И на рожон больше не лезь. Вообще к этой семье не лезь. Держись от них подальше.
— А то что? — приподнимаю брови.
— А то карьеру свою похоронишь. Что я твоим родителям скажу? Кто им поможет? Военную ипотеку хоть дождись. Игорь Андреевич за тебя поручился перед Барсуковым, но терпение у него не железное.
Дальше пауза. Меня не отпускали, поэтому стою и молчу.
— Я не шучу, Илья. Полезешь к дочери САМОГО Барсукова, тебя через годик и правда отправят в какой-нибудь Северодвинск.
