Книга Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)

Одесса встретила Фиру солнцем и солью. Золотые зеркальные блики тонули в черной воде. Охристый берег как раскрошенный лейках – Бронин медовый пряник, прикрытый зеленой тканью. Цвет и свет здесь разливали ведрами. Слизкие ржавые полоски водорослей и глянцевые лепестки мидий на границе воды и причалов, красные обгоревшие шеи матросов над гюйсами. Пыль столбом, мед в воздухе. Это акации – их здесь много. Рыбья чешуя отполированных булыжников, вывески и дома плечом к плечу. Жизнь рвалась к солнцу из каждого окна, кричала о любви и страсти цветными юбками и платками, пахла рыбой, которую потрошили прямо у лотков.

Ваня шептал ей на ушко: – Это, конечно, окраина, но зато своя, не съемная. А скоро, совсем скоро я перевезу тебя в центр, где пирожные и кружева, мы будем гулять по бульвару, ходить в оперу… Тебе обязательно здесь понравится.

Бисерная россыпь пота над Ванечкиной припухшей от поцелуев губой. Обветренные лица, кружевные зонты. Это был ее город. Он вошел в ее легкие на первом вздохе и разнесся по малому и большому кругу крови.

– Мне уже нравится…

Обычный двор на Дальних Мельницах. Напротив – стекольный завод, в подвале на углу – рюмочная. Конюшни на первом этаже, квартиры – на втором. От первого они отличались только отсутствием коней. Вместо полугода аренды приличных номеров Ванечка на родительские деньги выкупил сразу три комнаты в углу дома, просчитав все ходы на ближайшие годы.

Фира зашла в темную сводчатую арку подворотни. Солнечный прямоугольник двора в базальтовых квадратных плитах. Женщины, дети, белье на ветру и разводы помоев под ногами, зеленый дикий виноград, завивающий чугунные резные перила, выбеленные колонны.

Новый дом встретил Фиру родным криком: – Кецале! Она вздрогнула и остановилась. Навстречу ей бежала женщина в платке, повязанном за ушами:

– Кецале! Кецале! Чтоб ты сдох! Опять нажрался!

Ваня успел отдернуть Фиру в сторону – во двор резво вбежал битюг. На узкой высоченной подводе лежало тело биндюжника Гедали по кличке Кецале – котенок. В болтающейся до земли руке был намертво зажат букет цветов в папиросной бумаге… Кличку он, при своем гренадерском росте, получил за кроткий, ласковый характер и смиренное терпение перед всей семейной женской руганью.

На втором этаже, разложив могучую грудь по перилам, стояла Нюся Голомбиевская в шелковом пеньюаре поверх батистовой ночной сорочки.

– Я люто завидую тебе, Ривка! Твой муж в любом состоянии – с цветами! Или это он своей кобыле купил? О! Новенькие! Соседи, а вам не слипнется – три комнаты на двоих, или ты уже непраздная, а дитё?

Мадам Голомбиевская оказалась практически Кассандрой. Фира действительно забеременеет в медовый месяц. А пока будет рассматривать меблированные комнаты, прикасаться к новой, уже ее посуде, раскладывать в тяжелом дубовом платяном шкафу простыни и наволочки и выходить как настоящая замужняя дама на разведку в ближайшие лавки и на рынок.

Языкатая бойкая Фира быстро влилась в дворовую жизнь и перезнакомилась с соседями. С Ривкой и ее мужем биндюжником Гедалей, с Софой Полонской из восьмого номера, с болгаркой Мусей и воровским кланом Семена Вайнштейна, одноглазого карманника по кличке Циклоп. Споткнулась только о старого Янкеля Фальтнера, который жил напротив в крошечной комнате. Он вышел на коридор, пронзил Фиру полуслепым взглядом и прошипел: – Мешумад[4]. – Больше он не скажет ей ни слова.

За стенкой справа – соседний двор, слева – мадам Голомбиевская, она же полька Анюта, она же Нюся. Анюта съехала сюда относительно недавно из польской слободы, которая находилась буквально в квартале от их дома. Ее образ жизни и заработки сильно огорчали родственников. А Нюся не собиралась лишаться постоянных клиентов из-за чьих-то моральных устоев. Поэтому нашла недорогие комнаты в шаговой близости для удобства. Нюся устроила Фире экскурсию по двору – под лестницей в полутемной комнате точно под Беззубами жили Петрашевские, а у самого входа в подвалы и катакомбы – Макар, Павел Макаров – камнетес. Напротив, в правом углу галереи, болтались белоснежные необъятные трико Елены Фердинандовны Гордеевой – главной акушерки от Дальних Мельниц до Люстдорфа. Помимо родовспоможения Елена работала в Еврейской больнице по венерическим заболеваниям.

Она была замужем дважды. Браки были церковными, и получала ли она благословление родителей и священника, никто не спрашивал. Такой суровой женщине предпочитали верить на слово. Каждый муж перед тем, как с треском сломаться пополам об ее чугунную волю, успевал оставить на память о себе ребенка. Обе дочери – Маргарита и Элеонора – носили одну фамилию – Гордеева, но разные отчества. Обе пошли статью и характером в мать и оттачивали семейное мастерство «строжить» младших и лечить ровесников во дворе и в ближайшем сквере.

На скрижалях жизненных заповедей Гордеевой были высечены десяток поговорок, три из которых были связаны с ягодицами. О неприкосновенности личных границ: «Знай край да не падай». Фраза звучала, когда кто-то наивно считал себя бессмертным и пробовал предъявить претензии касательно квалификации, расценок или лексикона Гордеевой. Он же был базовым для ее мужчин. Поэтому по ее же системе ценностей все сожители «по одной половице ходили – на другую не сваливались».

Кроме любимого всем двором рецепта «Голова – не жопа, завяжи и лежи», существовала и вторая версия: «Голова болит – жопе легче», которой она подбадривала и мотивировала страдающих от чувств, погоды или безделья пациенток и дочерей. Впрочем, эта сакральная фраза применялась и в более философских и сложных жизненных ситуациях и, на удивление, была актуальна и к месту.

Ну а девизом жизни Елены стала прибаутка, которую она привезла в качестве приданого из немецкой слободы: «Начинай – втянешься – не переломишься». И действительно, Фердинандовна сохранила стойкость и железный стержень и во всех случаях врачебной дискриминации по половому признаку, и в быту, и в отношениях.

Ее Рита и Нора носились с воплями по двору допоздна, а мать, отдыхающая после тяжелой ночи, могла в полдень рявкнуть так, что пугались не только свои и чужие дети, но и дворовые биндюжники, вышедшие во двор с вином и обедом. Макар сипло кричал куда-то вверх:

– Елена, после вас надо переляк выкатывать, я таки понимаю, почему ваши роженицы быстро справляются, я бы тоже что-то из себя выронил от таких криков.