— Тебе бы прогуляться, в гольф поиграть, — говорил теперь Вэл.
— Гольф?
Для меня игра в гольф мало чем отличается от прогулок с ходунком.
— Ну ладно, может, не гольф, — уступил он с легкой улыбкой. — Хотя это хороший спорт — длительные прогулки, свежий воздух. Именно то, что тебе сейчас нужно. Развеяться. Как там твой бойфренд?
— Его достала моя работа.
Она отпугивает многих парней. Запах формальдегида едва ли возбуждает так же сильно, как аромат «Шанель № 5».
— Ну все-таки тебе нужно чаще выбираться — клубиться, или как там моя дочь называет свои странные вечеринки.
— Клубиться, — повторила я, стараясь не рассмеяться. — Вряд ли я сейчас в состоянии клубиться.
Вэл постоянно пытается устроить мне свидания с молодым поколением гробовщиков и патологоанатомов, мотивируя это тем, что я: мало вращаюсь среди людей моего возраста, должна совершать длительные прогулки, слишком много читаю (и к тому же неправильные книги). Раньше он обвинял меня в том, что я автодидакт. Звучание этого слова приводило на память ненадежные восточноевропейские машины, сделанные из старых велосипедных спиц и списанных двигателей самолетов «Аэрофлота». Позже я заглянула в словарь и обнаружила, что оно означает «самоучка». Все правильно, это про меня. В дневнике, который Робин называл моей реестровой книгой, я записала несколько занимательных слов на «auto-»:
autochthonous, автохтонный: аборигенный; автохтонный тромб — найденный на месте образования;
autoecious, однохозяйственный: паразитический грибок, совершающий свой жизненный цикл на одном носителе;
autotoxin, автотоксин: продукт обмена веществ организма, ядовитый для самого организма;
autoeroticism, аутоэротизм: сексуальное удовлетворение, полученное без участия партнера.
У самоучек есть одна проблема — большие пробелы в знаниях. Великая хартия вольностей, например, — когда ее проходили, я была на пути в Голливуд, где отцу обещали роль дворецкого в фильме об Англии. Еще я так и не дошла до хлебных законов, не говоря уж об их отмене. Но это не значит, что мы с Робином были совсем необразованными. По дороге из одной школы в другую, между триместрами, мы просвещались при помощи переносной библиотечки, которую родители считали необходимой и достаточной для своей жизни — вечного путешествия через всю Америку. «Все о выживании в глуши: справочник и поваренная книга» (там был любимый мамин рецепт — печенья с анашой, — испещренный шоколадными отпечатками большого пальца), «Новый травник» миссис Гривз, трилогия о Горменгасте,[7]полные собрания сочинений Толкина, Шекспира и Диккенса. Мама была повернута на мифах, магии и механике, а отец увлекался историями путешествий и убийствами. В результате некоторые вещи Керуака я постоянно путаю с отрывками из ‹ Энциклопедии по ремонту автомобилей» журнала «Ридерз дайджест». Одно я помню очень хорошо: обширную коллекцию книг, газетных вырезок и журнальных статей, посвященных навязчивой идее моего отца — Джеку Потрошителю (само воплощение случайности, универсальное чудище, пугающее половину мира). В репертуаре отца был один моноспектакль под названием «И снова Джек!»; он исполнялся достаточно часто для того, чтобы Джек приобрел гораздо более емкое значение для нас с Робином. «В Англии имя Джек всегда использовалось для обозначения любого человека, — начинал отец свое шоу. — Каждый человек способен на насилие, и любой в этом мастак». Джек — бестолочь, болван, подлец. Джек — мастер на все руки, и в особенности на убийства. Оставаясь одни в семейном трейлере, мы с братом вслух читали захватывающие описания, запоминали имена всех жертв, всех подозреваемых — от таинственного «индийского доктора» («Теперь они говорят, что я доктор, ха-ха!»[8]) до Монтэгю Друитта, рожденного в семье самоубийц и сумасшедших, чья мать пыталась покончить с собой, приняв слишком большую дозу опийной настойки. Джек всегда олицетворял для нас буку, страшилище: он прятался под кроватью, за дверью шкафа, в темном пространстве под трейлером, — там он ждал, чтобы схватить тебя, если ты зазевался на бегу в туалет в те ночи, когда ломалась уборная. Следующий вопрос Вэла прервал мои воспоминания:
— Ну и как, ты что-нибудь узнала из посмертных фотографий Салли?
— Думаю, да. Я узнала, что ей причинили много вреда, когда убийц еще и в помине не было.
Мне казалось, Джек давно исчез — шустрый Джек, быстрый Джек, — вернулся в царство преданий и ночных кошмаров. Джек-Фонарь, блуждающий огонек — всего лишь очередной Джек из длинной вереницы кровожадных Джеков папиного спектакля (Джек Пайзер, «Кожаный Передник», гроза проституток;[9]Джек-Художник, повешенный на нок-рее в Портсмуте;[10]Малыш Джек Шепард, казненный в Тайберне;[11]Джек Рэнн, Джек с шестнадцатью подвязками, разбойник с большой дороги,[12]ставший героем бульварных романов; Джек-Попрыгунчик, нападавший на женщин и детей[13]). Да, Джек был похоронен и забыт — пока в один прекрасный день прошлого года не раздался звонок, известивший меня о наследстве, полученном от родственницы, о которой я никогда не слышала. И Клер Флитвуд внезапно обрела семейную историю; даже больше истории, чем она когда-либо желала.
4
Я, можно сказать, получила координаты Эдема, Я знаю, где он находится, — в смысле знаю широту и долготу. Точное его местоположение — на полпути между станцией метро «Энджел» и участком земли, где раньше хоронили умерших от чумы. Как выяснилось, ангел в этом районе не один. Сей факт потряс меня в первый же раз, когда поверенный по делам наследства показал фотографию ворот, ведущих к парадному входу моего нового жилища: большой железный ангел расправил крылья над позолоченной надписью «Поместье Эдем, 1889».
— Все совсем не так удивительно, как кажется, — сказал Фрэнк Баррет, оценивающе проводя рукой по своим гладким щекам, словно проверяя, тщательно ли выбрит. — Название связано с парком в Калькутте, где любила гулять Магда Айронстоун, женщина, основавшая поместье. Там самая старая в мире площадка для игры в крикет. Названо по имени широко известной семьи Эдемов… — он спохватился, — то есть широко известной в Британии. Вы ведь американка, не так ли?
