Отцов, рождаясь, не страшили дочки,Затем что и приданое, и срокНе расходились дальше должной точки[1].
«Срок», то есть время выдачи невесты, зачастую бывал слишком ранним, около 12–14 лет для знати, немногим позже – среди крестьянства и простых горожан. Крепкое приданое было шансом повысить за счет невесты статус всей семьи, но немалым бывал и риск, учитывая, что отныне честь отцовской семьи невесты зависела от благоразумия, поведения и судьбы ее мужа. А честь в семейных (и не только) делах Средневековья – такое же ключевое слово, как «мир», о котором мы только что толковали. Мир без чести невозможен. Оказываясь часто в неравном или не совсем равном браке, юная девушка попадала в новую для нее сложную сетку отношений подчинения и властвования. Только что она беспрекословно подчинялась отцу или старшему мужчине в семье (дяде, старшему брату, отчиму), а теперь отношения выстраивались в ее микромире в иерархию с совершенно не очевидными ступенями. Ведь и муж, тот, кому она, попросту говоря, принадлежит, мог оказаться негодяем. Причем с самых разных точек зрения. Что тогда?
Схожие страхи владели и мужьями. Хотя средневековая «мораль», обыденная, а не церковная, позволяла мужчине намного больше, существовала опасность заполучить в линьяж ребенка, рожденного вне брака не мужем, а женой. Бастарды по отцу часто воспитывались вместе с законными детьми, почти наравне с ними участвовали в наследстве или, в среде знати, отдавались в монастыри вымаливать родительские грехи и нередко делали хорошие церковные карьеры. Но плод, прижитый на стороне матерью, если дело предавалось огласке, становился предметом насмешки, потому что считалось, что достоинство рода в прямом смысле воплощено в семени отца, мать лишь вынашивает и приносит в мир то, что генетически заложено мужчиной. Именно поэтому тело женщины, по определению «падкой», как Ева, требовало постоянного контроля, именно поэтому ее рутина не предполагала ни прогулки, ни разъездов, ни гостеприимства в отсутствие мужа. Поэтому, наконец, сатира позднего Средневековья изобилует историями о женской неверности, в то время как банальная донельзя мужская неверность не особенно смешила.
Можно ли представить себе в средние века семью, созданную любовью? или хотя бы по обоюдному желанию молодых, а не стоящих за ними кланов?
Известно, что Церковь, начиная с XI века, активно выступала не только против союзов внутри родни, но и за то, чтобы условием брака всегда было публично выраженное согласие. Для этого изначально вполне мирские свадебные обряды все больше приближались к церковным, все чаще в них участвовали священники. Перед церковью, у портала или в ее нартексе, то есть перед нефом, брачующиеся должны были уверить настоятеля в своем согласии соединиться и получить подобающие случаю наставления, видимо, напоминающие те, что сегодня говорятся при венчании. Отчасти такая сакрализация была на руку мирянам. Но и отдавать клиру столь важный механизм самоорганизации мир не собирался. Еще в XVI веке итальянцы женились дома, в присутствии исключительно нотариуса. А знаменитый ванэйковский «Портрет четы Арнольфини», написанный в Брюгге в 1434 году, является не только первым в истории семейным портретом, но и, возможно, живописным свидетельством заключения брака (илл. 4). Как можно видеть, благочестивая семейная идиллия представлена по-домашнему, при собачке, снятых туфлях, четках, люстре, зеркале, отражающем фигурки свидетелей, кровать и живот супруги указывают, возможно, на ожидаемую от нее плодовитость, а лимон на окне – на победу над грехом Евы. Но во всем этом нет и намека на какую-либо церковность.
Крепкая личная привязанность, сегодня считающаяся в Европе нормальной основой для совместной жизни пары, обрела привычное нам значение относительно недавно.
Семья – дело мирян. Хотя бы потому, что католический Запад для своего священства в XII–XIII веках избрал целибат, безбрачие. А это значит, что любовь, не говоря уж о сексуальном влечении друг к другу, – лишь один из факторов. Вообще интимность в самом широком смысле, крепкая личная привязанность, сегодня считающаяся в Европе нормальной основой для совместной жизни пары, обрела привычное нам значение относительно недавно. В средневековых текстах нетрудно найти свидетельства внутрисемейной любви, преданности, взаимной поддержки, уважения, любви к детям и внукам. Но сомневаюсь, что найдется случай, надежно документированный, что конкретная семья возникла благодаря симпатии встретивших друг друга молодых людей, не говоря уже о страсти. Мы не имеем права сказать, что такое вовсе невозможно, раз художественная литература и церковная проповедь говорят о любви как основе семьи, но должны констатировать факт, что общество не считало нужным фиксировать брак по любви. Фиксировали, если можно так выразиться, любовь по браку. Стерпится – слюбится.
А что же с детьми?
Действительно, «накроить» детей – дело вроде бы не слишком хитрое, вырастить и вывести в люди – уже сложнее. Но опять же все не так просто. Начнем с того, что с раннего Средневековья Церковь вырабатывала довольно строгий календарь, следуя которому законная семья могла исполнять супружеские обязанности, не вызывая нареканий. Современной не религиозной паре это покажется диким вмешательством в интимную сферу, ущемлением естественных прав на счастье, ради которого все затевалось. Человеку религиозному, не только средневековому, но и нашему современнику, – совсем не всегда. Семья и ее повседневность, как мы уже выяснили, – лишь в какой-то мере частная сфера. Кроме того, следование календарю и навязанному им ритму тоже вполне естественно. Точно так же и в Средние века, когда вообще спешить было особенно некуда, некогда и, что немаловажно, не на чем, неизменные ритмы определяли рутину столетиями. Причем ритмы эти объединяли королей и сервов. У нас нет и не будет статистики, которая позволит проверить, действительно ли все воздерживались от постели двести пятьдесят дней в году, соблюдая постные дни и недели, праздники или (в последние века Средневековья) астрологически неблагоприятные дни. Но знаем наверняка, что в Великий пост европейцы все же в основном держали себя в руках: даже довольно скромные данные о точных датах рождения позволяют констатировать этот факт. В остальном в реконструкции сексуальной жизни нашего далекого предка нам приходится довольствоваться некоторыми правовыми нормами, зафиксированными «правдами» для раннего Средневековья и судебными делами для позднего, а также голосами проповедников. Как и положено тем, кто по определению асексуален и лишен интереса к жизни полов вообще, последние увещевали паству вести себя подобающим образом. Подобающий же образ, как нетрудно догадаться, учитывал, во-первых, христианские праздники и посты, во-вторых, то, что считалось «естественным», включая позу: грубо говоря, все, что выходило за рамки строго горизонтальной субординации слабого пола сильному, осуждалось. Точно так же осуждался, клиром и медициной, контакт во время кормления, беременности и месячных. Прерывание беременности и контрацепция не были в порядке вещей, хотя были известны. Главное, что и сами семьи стали реально задумываться о каком-либо планировании лишь в Новое время.
