«Я – величайший магистр в мире, и я застрял при этом мерзком, полностью прогнившем дворе, а ведь мог быть где угодно… Кем угодно. Ха! И буду!»
Он потупил глаза, чтобы не смотреть на императора. Или на кого-то из своих сообщников.
– Сколько из сегодняшних вопросов касаются денег? – спросил монарх.
Главный камергер – крупный и сильный мужчина – хихикнул, скрыв свой ум за смехом.
– Все вопросы так или иначе касаются денег, – заявил он. – Кроме тех, что о Боге.
При виде печали на лице императора смешки сразу же стихли.
Ирина с холодным безразличием посмотрела на камергера.
– Вы слишком много себе позволяете, – заметила она.
Дальше они шли молча: шаги глухо отдавались под сводами просторных мраморных залов Великого дворца. Когда-то в этих залах толпились послы и другие посетители, жаждущие аудиенции у правителя. Над их головами на огромных картинах из мозаики были запечатлены подвиги предков императора. Мозаичная тессера[3] с изображением святого Аэтия, побеждающего Диких в битве, занимала почти пятьдесят шагов. Отшлифованные камешки сверкали в вышине, отлитый из чистого золота эфес меча Аэтия сиял, подобно восходящему солнцу в почти кромешной темноте раннего утра.
Император остановился и поднял взгляд на своего пращура, жившего тысячу лет назад. Святой погрузил гладиус[4] в грудь Амокхана по самую рукоять, а сам великий демон возвышался над ним с занесенным кремневым топором. Пламя факелов в руках дворцовых слуг, замыкавших процессию, трепетало от легкого ветерка, постоянно разгуливавшего по каменным залам дворца, и оживляло картину.
– Он уничтожил всю семью старого императора, – сказал монарх. – Святой Аэтий. Он убил Валенса, его жену, всех их детей и внуков. Считал, что это поможет предотвратить гражданскую войну, а вместо того он обезглавил империю. – Правитель осмотрелся. – Аэтий остановил вторжение Диких при Галунах, но при этом разрушил свою страну. Таков урок.
Главный камергер понимающе кивнул. Дворцовый управляющий терпеливо ждал.
Ирина взглянула на отца слегка испуганно, и это не осталось незамеченным Аэскепилесом.
Едва император двинулся дальше, управляющий сказал:
– Ваше величество, нам представляется, что решением будет прибегнуть к некоторой экономии.
Магистру вдруг захотелось его придушить. Но он только пристально посмотрел на управляющего, который выглядел удивленным… и обиженным.
«Почему именно сейчас? Сегодня? Почему не десять лет назад, когда у нас было достаточно подвластных территорий и налогов, чтобы восстановить империю? – Взгляд магистра скользнул по исторической мозаике над головой. – Воистину жребий брошен».
Император уныло кивнул управляющему:
– Согласен.
Двое секретарей тут же что-то застрочили на восковых табличках.
Монарх поднял руку, показывая, что достаточно занимался делами сегодня. Возможно, так оно и было. Широким шагом он вышел из главных дверей переднего зала наружу, где его ожидали двое слуг-истриканцев с дюжиной лошадей.
Животные были привязаны веревками к колоннам огромного портика и выглядели крайне нелепо, а их беспокойство лишь подчеркивало пустоту обширного внутреннего двора и уходящей вдаль крытой колоннады.
– Возможно, стоит позволить этрускам добывать мрамор в наших каменоломнях, – задумчиво произнес император, приподняв идеальные брови. – Остального у них и своего хватает.
Один секретарь начал записывать. Второй легонько его толкнул.
Слуга придержал императору стремя, и тот вскочил в седло с элегантностью опытного всадника. Почувствовав на спине человека, белый мерин успокоился. Монарх заставил лошадь отступить на пару шагов назад, а дворцовый слуга подал ему мантию для верховой езды. Утренний воздух дышал прохладой.
Главный камергер протянул императору меч:
– Еще есть время подготовить для вас надлежащее сопровождение, ваше величество.
Император повел плечами:
– Герцог просил приехать без сопровождения. Неужели я не должен доверять своим офицерам?
В тот миг Аэскепилес ненавидел его – ненавидел его слабость, бесполезный оптимизм, бесконечную доверчивость и доброжелательность.
Монарх повернулся к магистру:
– Что-то ты сегодня не в духе, ученый.
– Ваша забота радует меня, ваше величество, – ответил магистр. – Просто небольшое расстройство пищеварения.
Император понимающе кивнул.
– Можешь не ехать, если так для тебя будет лучше, друг мой.
Слова «друг мой» обрушились на Аэскепилеса, словно молот на наковальню. Его лицо застыло.
– Я справлюсь, – сипло выдавил он.
Иоанн посмотрел на дочь.
– Кажется, тебя тоже что-то беспокоит, дитя мое.
Принцесса Ирина склонила голову в знак повиновения.
– Мне действительно не по себе, – признала она. – Отец, я встревожена донесением…
Молодая женщина замолчала, а император благосклонно улыбнулся.
– Милое дитя, ты принцесса из древнего рода и правопреемница.
Ирина потупила взор.
Управляющий и камергер низко поклонились. Большинство слуг пали ниц. Общее впечатление, правда, немного подпортил мажордом, который, развернув льняное полотно, бросил его на землю, а затем рухнул на него сам.
Дочь императора присела в глубоком реверансе, так что ее пышные юбки каскадом упали вокруг нее, подобно раскрывшемуся шелковому цветку.
– Дорогая, я думал, ты поедешь со мной, – заметил Иоанн.
Магистр тоже так думал.
– Мне очень жаль, ваше величество, – сказала принцесса, не поднимаясь.
«Чтобы выдержать подобное напряжение, нужны отличные ноги. Почему она не едет с ним? Неужели что-то подозревает?» – размышлял Аэскепилес.
Император благожелательно улыбнулся им всем.
– Увидимся за ужином, – произнес он и пришпорил коня.
В пяти милях от городских стен на статном скакуне восседал Андроник, герцог Фракейский и кузен императора. Как и его брат, он отличался привлекательной внешностью. Ему было далеко за сорок, но свои года он нес с большим достоинством. Хоть в его бороде и на груди виднелись серебряные нити, сомневаться в том, что герцог и император происходят из одного рода, не приходилось. Вся его одежда была выдержана в синих тонах – любимом цвете герцога. Он носил рыцарский альбанский пояс, но не для показухи, а как знак Мегас Дукас, командующего армиями императора.
