ПРОЛОГ
По северу Новой и Древней земель катилась весна. Она пришла в Галле, и в Этруссию, и в Арелат, где люди начали снова бояться ночи, и в Иберию, где весна оказалась ранней. Но прежде всего она явилась на поля Окончании, где земледельцы и их жены приступили к своему непростому труду, как только лед в старых бороздах растаял и земля перестала быть твердой, как булыжник. Все, от йоменов, живущих в каменных домах и впрягающих в свои плуги быков или сильных лошадей, до обитателей крошечных хижин на самом краю плодородной земли, которые впрягались в самодельный плуг сами, а править доверяли старшему из своих детей, – все взрезали холодную землю бороздами. С каждым днем эти борозды тянулись все дальше на север, к границам, а иногда – к обгоревшим полям Джарсея и снова на север, к реке Альбин и к Брогату, где было меньше простых крестьян и больше богатых йоменов, но еще больше батраков вообще без земли. Огромные железные лемехи глубоко взрезали почву, готовя ее к теплу. С севера на юг земля, доступная человеку, постепенно преображалась.
То же солнце, которое оживило поля, согрело и ристалища. Во дворах замков, у конюшен, под внешними стенами, в пересохших рвах устраивали марсовы поля – площадки, где юноши, а иногда и девушки учились сражаться. Мужчины постарше растягивали ноющие мышцы, отогревали на солнышке застывшие за зиму суставы и кляли уходящую юность или собственный возраст. Мужчины, которые жили войной, обнаруживали, что за зиму раздались в талии, и работали как можно усерднее, заодно изнуряя себя постом. Чем больше ходило слухов о войне, тем сильнее становились их удары по чучелу и соломенной мишени. С запада Окситании, из Джарсея и Брогата доносились известия о набегах Диких. Голодные люди и нелюди, не обращая внимания на дурную погоду, нападали на одинокие хутора и лесные дома. Некоторым благородным рыцарям к первому воскресенью поста уже довелось обагрить оружие. Дракон, взглянув на эти земли с высоты, увидел бы не только крестьян, занятых пахотой, но и дым от пожарищ вдоль западной границы между владениями людей и Диких.
Там же, куда ирки и боглины дойти не могли, воители готовились к турниру, который король устраивал в Харндоне. Подгоняли броню, чинили кольчуги, полировали и правили старые доспехи и мечтали попасть в свиту лордов, которые будут сражаться пред взором самого короля Альбы. О подготовке к турниру говорили все: жонглеры и трубадуры, певцы и шлюхи, лудильщики и ландскнехты, шерифы и монахи, все мужчины и женщины, месившие ногами раскисшую грязь дорог.
От Окситании до Брогата ходили слухи, что в Морее Красный Рыцарь одержал невероятную победу и стал владыкой целой страны. В Окситании распевали новую песню о нем и его войске. Когда же трубадуры возвестили, что он набирает пополнение, двадцать юношей обняли своих матерей, надели броню и поскакали на север, в далекий край, к гостинице в Дормлинге.
Была весна, и молодежь думала только о войне.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГОСТИНИЦА В ДОРМЛИНГЕ – ВОЙСКО
Изюминка стояла на столе. На ней было алое платье, зашнурованное на левом боку – и шнуровка показывала, что рубахи под платьем нет.
Она пела:
Моя сестричка Сью всегда была тупой: Не бегала туда, куда другие шли толпой. Там танцы, и вино, и табуны парней. Она пришла туда, и стало все нормально с ней. Она не бывала там, Она не бывала там. Ее парнишка подхватил И на колени посадил. Потом пощекотал Ее промеж грудей. Она не бывала там, Теперь бывает каждый день! Я пару лет назад девчонку целовал. Ее жадюга-муж ей ни монеты не давал. Она прикрыла дверь, когда он спать прилег, И запустила руку в его толстый кошелек. Она не бывала там, Она не бывала там. Она взяла чуток деньжат: Пусть лучше у нее лежат. Припрятал капитал? И хрен с тобой, злодей! Она не бывала там, Теперь бывает каждый день![1]
Голос у нее был не слишком-то красивый, скрипучий. Уилфул Убийца даже сказал своим дружкам, что она поет как попугай, а не как соловей. Но пела она громко и пронзительно, а мелодию и припев знали все.
Под «всеми» подразумевались сидевшие в общем зале громадного каменного трактира в Дормлинге, который считался самым большим заведением на всем свете. Там были арки и приделы, как в церкви, и огромные колонны с каменными контрфорсами, и погреба, известные по всей округе. Стены в два человеческих роста были увешаны гобеленами, такими древними и засаленными, насквозь продымленными за шесть сотен лет и измазанными сажей, что никто уже не знал, что на них изображено. Кажется, на самой широкой, задней стене растянулся дракон – прямо за длинной стойкой, которая отделяла слуг и нескольких избранных гостей от целой армии посетителей в зале.
Потому что сегодня, в самую холодную ночь месяца, когда на шатрах лежал снег, войско Красного Рыцаря – точнее, та его часть, которая не торчала в казармах в Ливиаполисе, – заполнило трактир по самые стропила. Еще тут толкались морейцы, горцы и пестрая толпа наемников, шлюх, игроков и глупых юнцов и девиц, которые разыскивали здесь то, что сами они величали «приключениями». В их числе были и двадцать буйных молодых рыцарей из Окситании, приблудившийся к ним трубадур и их оруженосцы, вооруженные до зубов и жаждавшие драки.
Толпа набилась в общий зал так плотно, что самая хрупкая и хорошенькая из дочерей Хранителя никак не могла пробраться в другие, малые залы. В руках у нее был деревянный поднос с кожаными кружками, и люди, топтавшиеся на полу из двухдюймовых дубовых досок, пытались расступиться перед ней, но не могли.
Хранитель развел во дворе четыре гигантских костра и расставил там столы на козлах; эль подавали и в просторном каменном амбаре, но все хотели непременно зайти в сам трактир. Мороз, из-за которого заледенела вода в прудах, а животные в загонах, стойлах и на верхних пастбищах жались ближе друг к другу, тоже способствовал притоку посетителей. Людей в общем зале набралось так много, что хозяин опасался, как бы кого не задавили до смерти – или, что еще хуже, как бы кто не провел у него время, ничего не заказывая.
Хранитель повернулся к парню, который стоял рядом с ним за стойкой. Парень был темноволосый, зеленоглазый и нарядился сегодня – как, впрочем, и всегда – в красное. Он озирал зал с таким же удовлетворением, с каким ангел смотрел бы на дела праведников.
