1
Историю эту Аэрин знала всю свою жизнь, а впервые услышала так давно, что и не припомнить когда и от кого. Должно быть, кто-то однажды рассказал ей, но как это произошло — выветрилось из памяти напрочь. Слезы уже перестали жечь глаза, стоило вспомнить этот рассказ, но порой, чувствуя себя еще меньше и невзрачнее обычного в большом оживленном Городе высоко в Дамарских горах, она вновь начинала думать о нем. От размышлений ломило в висках, как и от сдерживаемых рыданий.
Стоило погрузиться в раздумья, взгляд ее устремлялся наружу, мимо широкого низкого подоконника, и вверх, в Горы, поскольку глянцевые плиты двора в полдень блестели слишком ярко, чтобы долго смотреть на них. Мысль бежала по проторенной колее: кто мог рассказать ей эту историю? Не отец, — когда Аэрин была маленькой, он редко произносил больше пяти слов подряд, обращаясь к ней. Его добрая улыбка, всегда появлявшаяся на лице чуть запоздало, и ореол занятости — вот самое яркое ее впечатление о нем. Она всегда знала, что отец ее любит, а это уже немало. Но внимание его ей удалось привлечь лишь недавно, да и то, как он сам признавался, весьма необычным образом. Только он имел полное право поведать ей историю ее рождения, но не стал бы этого делать.
И хафор, то есть домашние слуги, не могли — они всегда были вежливы с ней, в их опасливой манере, и сдержанны, и говорили только о бытовых мелочах. Они и до сих пор не забывают об осторожности, хотя уже давно стало ясно, что ее можно нисколько не опасаться. С королевскими детьми обычно следовало держать ухо востро, потому что их Дар зачастую проявлялся неожиданно и резко. Даже немного удивительно, что хафор по-прежнему дают себе труд обращаться с ней уважительно, хотя она ничем не могла бы подтвердить, что она дочь своего отца. Но все-таки, что бы о матери ни говорили, никто не осмеливался обвинить ее в супружеской неверности.
И она уж точно не стала бы бегать с жалобами на кого-то из хафор, не выразившего ей достаточно почтительности, как бегала Галанна — притом постоянно, хотя все обращались с ней с величайшим почтением. Дар Галанны, как сухо шутили при дворе, заключался в невозможности ей угодить. Но возможно, хафор просто не хотели рисковать, проверяя, так ли уж мало общего между Галанной и нею. И всякий, кто умудрялся удержаться на службе в доме, где обитает Галанна, несомненно, привыкал быть неизменно осторожным и почтительным ко всему, что движется. Она улыбнулась. Ветер шевелил верхушки деревьев, и горы под синим небом казались подернутыми рябью. Просочившийся в окно ветерок принес запах листвы.
Если на то пошло, историю могла рассказать и Галанна. Вполне в ее духе: Галанна всегда ее ненавидела и до сих пор ненавидит, хотя уже и выросла, и замуж вышла. За Перлита, между прочим, второго солу Дамара. Выше рангом только первый сола и король. Но Галанна-то рассчитывала заполучить Тора, первого солу. Когда-нибудь он станет королем. И неважно, что тот не взял бы Галанну, даже будь она единственной девицей королевских кровей в пределах досягаемости. «Лучше я удеру в горы и стану разбойником», — заявил он, когда был младше, своей еще более юной кузине, и та покатилась со смеху, представив первого солу в лохмотьях и синей головной повязке, отплясывающим на счастье под каждой четвертью луны. Тор, который в ту пору цепенел от ужаса при крайне решительных попытках Галанны окрутить его, расслабился достаточно, чтоб ухмыльнуться и заявить, что она не проявляет должного уважения и вообще шалунья бессовестная.
«Да, я такая», — ответила она без тени раскаяния.
По неизвестным причинам Тор держался подчеркнуто официально со всеми, кроме нее. Но участь первого солы при серьезном, дважды вдовом короле страны, на которой лежала тень угрозы, сделала бы сдержанным и куда более жизнерадостного молодого человека, чем Тор. Аэрин подозревала, что он благодарен судьбе, что у него есть она, Аэрин, так же как она сама благодарна, что у нее есть Тор. Одно из самых ранних ее воспоминаний: она трясется в детской сумке у него за спиной, а он гонит коня галопом через препятствия. Она визжит от восторга, вцепившись крохотными ручками в густые черные волосы кузена. Тека потом бушевала, но Тор только смеялся, хотя обычно, стоило кому-нибудь упрекнуть его в малейшем нарушении долга, замирал с каменным лицом и побелевшими губами.
Аэрин уже хотела остановиться на мысли, будто первой ее просветила Галанна, но обнаружила, что поверить в это никак не получается. Расписать все в черных красках из зависти и злобы — да, это Галанна могла. Но история была исполнена печального величия. Хотя, может, это только Аэрин так казалось, ведь речь шла о ее матери. Может, она, сама того не сознавая, переиначила услышанное, превратив кислую сплетню в высокую трагедию? С другой стороны, Галанна никогда не разговаривала с ней подолгу, она предпочитала по возможности рассеянно скользить взглядом поверх головы самой младшей из кузин, всем видом как бы говоря: «На подоконнике дохлая муха, почему хафор до сих пор ее не убрали?» Если Галанна вообще снисходила до разговора с ней, то, как правило, лишь для того, чтобы отомстить. История второй жены Арлбета не годилась для этого — слишком сложно. Значит, скорее всего, рассказчиком был кто-то из кузенов. Не Тор, разумеется. Кто-то другой.
Аэрин высунулась из окна и глянула вниз. Трудно различать людей по макушкам голов с высоты в несколько этажей. Кроме Тора — его она могла бы узнать и по локтю, торчащему на дюйм-другой из-за дверного косяка. А сейчас под ее окном вышагивал, по всей видимости, Перлит: самодовольная походка читалась даже с такой высоты — и трое хафор в нарядных уборах следовали за господином по пятам исключительно ради придания ему важности. Значит, точно не Тор — он при любой возможности ходил один. Первому соле, мрачно сетовал он, в силу его обязанностей и так приходится все время быть в обществе, и последнее, в чем он нуждается, — это неофициальная свита в промежутках между официальной. А Аэрин нравилось смотреть, как отец влечет за собой шлейф из разодетых в бархат лакеев, словно ребенок — игрушку на веревочке.
Голова Перлита переговорила с другой темной головой, хафор почтительно ждали на расстоянии. Тут из-за угла появился некто на лошади — Аэрин не различала голосов, но слышала стук копыт. Всадник носил эмблему гонца и, судя по форме седла, прибыл с запада. Обе головы повернулись к нему и запрокинулись, поэтому ей удалось разглядеть бледные пятна их лиц, пока они общались с гонцом. И вот всадник отъехал, причем конь его ступал так осторожно, словно боялся пересечь двор слишком быстро. И Перлит, и его собеседник, и свита исчезли из виду.
Аэрин не нужно было слышать, о чем они разговаривали, — она и так знала, что происходит. Но что хорошего в том, что она это знала? Один только стыд и горькое разочарование. Именно стыд, а может, разочарование загнали ее теперь в собственные покои, где она и сидела, запершись от всех.
Всю минувшую неделю она едва видела отца и Тора: они только и делали, что встречались с гонцами, пытаясь отдалить неизбежное до тех пор, пока они не придумают, что делать, когда оно-таки случится. Западные бароны — четвертые солы — строят козни. По слухам, весной некто с Севера — то ли настоящий человек, то ли лишь с виду — пронес через Границу семена демон-порчи и рассыпал на совете баронов. Нирлол председательствовал на том совете лишь потому, что ранее этот пост занимал его отец. Но отец был куда лучше и мудрее сына. Нирлол же прославился не умом, а вспыльчивым и буйным нравом: идеальная мишень для демон-порчи.
