Первым умом, обратившим критический запал против рыцарских романов, был испанский мыслитель и философ Хуан Луис Вивес. Он оценил эти произведения как плод «ленивого и невежественного ума», они одинаково вредны как для мужчин, так и для женщин, «делая их бесчестными и грубыми, укореняя и развивая жестокость, разжигая ярость и возбуждая жестокие и развращенные вожделения». В «Диалоге о языке» (ок. 1533) другой испанский ученый Хуан Вальдес находил, что рыцарские романы написаны в плохом стиле, испорченным языком, полны лживости в освещении «величайших пороков» — высокомерия, тщеславия, зависти, злобности, вражды, убийств и т. д. Автор признается, что долгое время он просто бредил этим вздором, пока не перечитал все имеющиеся в его распоряжении рыцарские романы.
Критикой произведений этого жанра занимались и другие видные умы Испании этой эпохи: историк Хуан де Мариана, теолог Педро Малон де Чайде, поэты Мигель Санчес де Лима и Алонсо Лопес Пинсьяно и многие другие.
Всем им претила аморальность рыцарских романов: лживость, развращенные нравы, распутство, воспевание безделья и т. д. Критика рыцарского романного жанра велась с чисто гуманистических, можно даже сказать, просветительских позиций, и потому главным критерием была «полезность-неполезность» этой литературной продукции для социума. В такой католической стране, как Испания XVI века, это был естественный логичный подход. Показательна реакция властей метрополии, которые были весьма обеспокоены распространением рыцарских романов в своих заокеанских колониях. Об этом свидетельствует королевская грамота от 1543 года, в которой выражалось беспокойство относительно отрицательного влияния рыцарских романов на воспитание индейцев, могущих усвоить из них не самые лучшие нравы и поведение.
Однако в отношении населения, проживающего на материке, у властей подобных опасений не возникало. Хотя и были отдельные попытки местных властей обратить внимание центра на засилье рыцарского жанра. В 1555 году кортесы Вальядолида направили королю следующий документ: «Очевиден тот вред, который в наших королевствах приносит юношам и девицам, а также всем остальным чтение лживых и вздорных книг, таких, как „Амадис“, и иных ему подобных, возникших после него… Мы просим Вашу милость положить всему этому конец, для чего необходимо, чтобы ни одна из этих и подобных им книг более не читалась и не была переиздана под страхом суровых наказаний; те же, которые существуют, Вашей милости надлежит приказать собрать и сжечь…»
Удивляет тон петиции, просто как в русской классике — «собрать все книги бы да сжечь», но этот вопиющий глас лишний раз убеждает в поистине нечеловеческой увлеченности Испании рыцарским романом.
Сервантес обратился к критике рыцарских романов исключительно, как полагает Рамон Менендес Пидаль, с целью «сослужить добрую услугу отечественной литературе и морали».
Запрещать литературные произведения — дело неблагодарное, если не бесполезное. Может быть, так же думал и Сервантес, в результате чего и родился бессмертный «Дон Кихот»? Как говорится, клин клином вышибают, или как сказал о «Дон Кихоте» Бальтасар Грасиан, Сервантес вознамерился «изгнать из мира одну глупость с помощью другой, еще похлеще». Так ли это?
ИМЕНА, НАЗВАНИЯ, ПРОТОТИПЫ
Когда зародилась сама идея, мысль о «костлявом, тощем и взбалмошном» Рыцаре Печального Образа? Мы уже писали, что это, возможно, случилось в Королевской тюрьме в Севилье или в Аргамасилье де Альбе, в темном и сыром подвале «дома Медрано», куда якобы был заточен дон Мигель. Местные жители до сих пор так считают и почитают это место именно как «колыбель» бессмертного образа.
Но, может быть, Сервантес придумал этого «чудака» еще в детстве, когда видел его во снах, а спустя годы только развил свою идею и изложил ее на бумаге?
Когда именно и где пришла писателю в голову идея «Дон Кихота», сегодня мы вряд ли узнаем. А вот предположить, когда он начал писать свой знаменитый роман, наверняка сможем. Скорее всего, это произошло во время его тюремного заключения в севильскую тюрьму.
Ответим на другой интересный вопрос — как писался «Дон Кихот» и что послужило литературной основой для нового, во всех смыслах этого слова, романа.
* * *
«Господину Президенту Королевской Высшей счетной палаты в Мадриде». Дальше этих строк дело не пошло. Случайно взгляд его уперся в зеркало, низко висевшее над столом. Это было дешевое зеркало, изготовленное не из стекла, а из полированной жести, треугольное, с широким верхом и книзу заостренное, в раме из красного дерева. Сервантес всмотрелся в себя. Силы небесные, так вот он каков! Давно ли еще золотились его бородка и длинные ниспадающие усы? Теперь они стали тускло-серебряными. А эти длинные, глубокие, вялые складки подле носа… Рот… Он полюбовался на свои зубы. Хорошо, если оставалось с десяток, да и те не желали встречаться попарно, каждый предпочитал горделивое одиночество. О прежнем напоминали одни лишь глаза, в которых ютилась упрямая жизнь. Отражение в скверном зеркале еще чересчур удлинялось — жал ост-но и смехотворно. Он уже много месяцев не видел своего лица и теперь обретал меланхолическое удовольствие от его изучения. Так вот что оставила ему жизнь! Почти бессознательно он начал рисовать, неуверенными штрихами набросал свой портрет, выписал лицо, худое и угловатое, преувеличенно длинное и непомерно горбоносое. Послать такой портрет президенту палаты было бы выразительней всяких слов. Хорошо бы изобразить себя верхом на муле, выезжающим каменистой дорогой на проклятую службу, с зажатым под локтем жезлом.
Он нарисовал и это. Ему понравилось. Получился, правда, не правительственный сытый мул с огненными глазами, а убогий, истощенный лошадиный скелет. На скелете царственно высилось тощее тело всадника, уныло свесившего нескончаемые ноги. Посох, зажатый под локтем, он изобразил не с округленным увенчивающим набалдашником, а заострил и выбросил его вперед, как копье.
К копью и остальное вооружение. Украсил себя неким типом панциря и шлемоподобным сооружением без забрала. Теперь еще шпоры к сапогам, громадные колеса. Полюбуйтесь, господа из счетной палаты, вот какой рыцарь выехал во имя ваших касс…
Таким видит рождение «Дон Кихота» в севильской тюрьме Бруно Франк, когда Сервантес сочинял письмо о своей невиновности.
Кое-какие детали схвачены верно — мул и посох. Действительно, королевские чиновники путешествовали по стране на мулах и с жезлом — символом облеченности властью. Известно также, что Дон Кихот Ламанчский внешне схож со своим «родителем», да и сам Сервантес называет его в прологе к роману «сыном», а себя «отцом». Есть и другие приметы, по которым исследователи приходят к выводу, что Сервантес и его творение похожи и внутренне, и внешне. Так что фантазия Бруно Франка не так уж неправдоподобна.
Само заглавие романа, равно как и первые его строки, прокомментировано сервантистами буквально, пословно. Поэтому пойдем по порядку: начнем с названия и главных действующих лиц романа.
Полное заглавие романа — «El Ingenioso Hidalgo Don Quijote de la Mancha», что переводится как «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Название романа для той эпохи достаточно простое, не блещущее оригинальностью, но и незаурядное. Скажем, неизбитое. Обычно к имени главного героя ставили эпитеты «непобедимый», «доблестный», «отважный», а здесь «хитроумный». Заголовки рыцарских романов были многословны, определения «нанизывались» — «Хроника весьма могучего и прославленного господнего рыцаря по имени Сифар, который благодаря своим добродетельным деяниям и смелым подвигам стал королем Ментона». Название романа Сервантеса отличала краткость.
