Побыв некоторое время посредником между представителями противоборствующих лагерей, Юлий III вскоре совершенно недвусмысленно выказал свое предпочтение Карлу Пятому. Он намеревался, в первую очередь, отнять Парму у семьи своего предшественника, поэтому он попросил, чтобы это герцогство из владений Фарнезе было передано папскому престолу до момента разрешения спора. Таким образом, еще одна территория стала подвластна скипетру Цезаря.
Возмущение Фарнезе не имело границ. Они были заодно с Гизами с того самого момента, когда папа Павел III вручил шапку кардинала Карлу Лотарингскому. Несмотря на недовольство Монморанси, король встал на их сторону и потребовал независимости для этого герцогства.
Европа вновь оказалась на распутье. Никогда еще Карл Пятый, который уже совершил победоносное шествие по Германии и Италии, не был столь близок к осуществлению своей мечты. Церковь была в его руках. С высочайшего позволения папы Карл перенес в Тренто церковный собор, на котором должен был рассматриваться вопрос о реформе, к тому же участия протестантов в этом соборе не предполагалось. Деспотизм окутал своей тенью Нидерланды. Между германскими «свободами» и имперской властью начался решающий поединок. На пути объединившего в себе все течения прилива, который нес Габсбургов к господству на материке, единственной преградой, плотиной, был король Франции. Не было ни одной жертвы Цезаря, которая не молила бы Генриха о помощи.
Что касается коннетабля, он бы без всякой жалости избавился от итальянцев и немецких лютеран. Для Гизов, поборников католицизма, было бы вполне логично стремиться к тому же, но чтобы добиться воплощения в жизнь своих честолюбивых планов, они были вынуждены вновь обратиться к политике Франциска I (до Крепи).
Диана, злившаяся на Монморанси, стала их защитником и союзником, что немало поспособствовало возрождению национализма во Франции.
Двадцать седьмого мая 1551 года Христианнейший король, принося свои уверения в полном повиновении Церкви, объявил войну папе.
В течение этого же месяца Гизы одержали еще одну победу несколько другого рода. Парижский Парламент ни разу не удовлетворил их требования о том, чтобы во Франции их чествовали так же, как принцев. Первый Президент Парламента, Пьер Лизе, лишился своей должности, и канцлер Оливье попал в опалу. На пост хранителя печатей назначен Жан Бертран, один из друзей Мадам, под непосредственным контролем которой отныне оказались не только финансы, но и правосудие. Это должно было доставить огромную радость выдающейся сутяге.
Тем не менее Диана никогда не позволяла себе увлечься. Она нарушила равновесие сил, но при этом ни в коей мере не собиралась давать возможность своим протеже обходиться без нее. Возобновившееся расшатывание весов сделало Монморанси первым дворянином в истории Франции, удостоившимся титулов герцога и пэра.
Оказанная ему огромная честь совсем не означала, что помыслы Дианы устремились в сторону воззрений старика. Напротив: произошедшее вынудило коннетабля, как и в 1536 году, забыть о своих политических взглядах и встать на службу той, кого он осуждал.
В сентябре император и король выдвинули друг другу свои требования, что явилось прелюдией к пятой за прошедшие тридцать лет войне между наследниками Людовика XI и потомками Карла Смелого. Пятого октября Франция заключила секретный договор с курфюрстом Морисом Саксонским.
Карл Пятый считал Мориса, на которого пал его выбор, своим самым надежным помощником, своим другом, практически своим сыном. Именно благодаря этому протестанту он одержал победу в Мюльберге и с его поддержкой он надеялся однажды водрузить столп верховенства Габсбургов посреди хаоса Германии.
Доверяясь этому сторожевому псу для острастки остальным принцам, он вновь лелеял мечту о своем мировом господстве, о крестовом походе на Константинополь и Иерусалим с участием всех христианских государств, превратившихся в его вассалов.
При этом, впрочем, он продолжал со всей тщательностью делать свое дело, вплоть до того, что приказал казнить женщину, воскликнувшую во время религиозного шествия:
— Разве Бог плохо видит без всех этих свечей?
И внезапно у него под ногами разорвалась мина. Принцы-лютеране торжественно отказались признать повелителем того, кто опирался на иностранные войска, остаться «под гнетом испанцев и римских священников». Христианнейшему королю, к которому они обратились за помощью, ими же был присвоен титул Императорского викария. Протестанты захватили Аугсбург. Внезапно возобновившие свои набеги турки добрались почти до самой Хорватии. А что же верный Морис? Он был главной пружиной заговора! Его ландскнехты угрожали императору, который, находясь в Инсбруке, видел, что отступление его войскам отрезано и к Нидерландам, и к Италии, и к Испании. Казалось, что одного решающего удара было бы достаточно, чтобы покончить с великаном.
В это время король не спеша приводил свои войска в готовность. В обмен на французское военное вмешательство его союзники уступили ему Мецское, Тульское и Верденское епископства, и теперь король собирался отправиться туда с многочисленной экспедицией, которая должна была установить его владычество на этих территориях, сделать из Валуа защитника Империи.
Эта новость вызвала необычайное воодушевление во всех уголках страны.
«Все юноши уходили от отца и матери на военную службу; в большинстве мастерских не стало мастеров, настолько велико было всеобщее стремление отправиться в это путешествие и увидеть берег Рейна!»
Мнения историков относительно цели и значения этой кампании не совпадают. Одни из них считают, что вместе с этой экспедицией реализовался «долго вынашиваемый план продвижения на Восток» и родилась знаменитая тактика: тактика естественных границ, которую мудрый Генрих II предпочитал попыткам дальнейших трансальпийских завоеваний. Другие называют этот замысел анахронизмом, утверждая, что «это предприятие французского двора было всего лишь походом в немецкие земли».143
Как бы то ни было, стремление коннетабля к власти заглушило его отвращение к этой задумке, и он не только не воспротивился проведению военных действий, но и обосновал их необходимость. Двенадцатого февраля 1552 года он произнес в Парламенте пламенную обличительную речь против императора, которым он втайне восхищался и чьи идеи всецело поддерживал.
Генрих решил лично возглавить свое войско. Таким образом, встал вопрос о том, кто станет управлять государством во время военных действий. Безусловно, трудно было не доверить регентство королеве, и Его Величество решился оставить ее в качестве правительницы, хотя и не без подсказки Монморанси.
Но в тот момент, когда указ о передаче полномочий Екатерине уже был отправлен на подпись членам Совета, активно вмешался хранитель печатей Бертран и, «чтобы иметь возможность присоединиться», добился того, что в документ внесли изменения. Он стал главой узкого Совета совместно с королевой.
Бертран во всем беспрекословно повиновался Диане. Под этой маской в действительности скрывалась фаворитка, разделившая полномочия с регентшей, опекунами которой к тому же становились кардинал Бурбонский и вновь снискавший милость адмирал д'Аннебо. Коннетабль не осмелился показать таким образом составленный указ Екатерине.
