Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Мне кажется, что украинский кризис, или украинско-российская война, если угодно, разлила в нашей стране чудовищный яд в воздухе. Мы все отравлены этой имперскостью, милитаризмом, великодержавным шовинизмом, «хохлы никто, они наши младшие братья, они все бандеровцы» и т. д. Это идет через воздух, даже домашние разговоры этим полны. И в этой связи проявилась роль «Эха». Мы обсуждали это с моими ребятами, девчонками. Роль «Эха» – это ингибитор, это замедлитель отравления. Это даже не противоядие. Это даже не освежитель воздуха. Мы сами травимся – это надо понимать. Мы хотим, чтобы люди поняли: что-то не совсем так. И даже тем людям, которые уверены, что Россия права, мы хотим сказать: все равно надо думать над этим, понимать последствия. Мы выстраиваем эту систему, именно ингибитор, именно замедлитель отравления, рассчитывая на то, что когда-нибудь это развеется.
А он и сейчас работает. Сущностно такой тренд развития понятен. Мы сейчас с вами обсуждаем так же, как обсуждают это китайские коллеги. Там многое запрещено, но они не знают, что с этим делать. В России было два стартапа мирового уровня в Интернете, хорошо, три – это «Яндекс», «ВКонтакте» и «Мэйл.ру». Создатели и организаторы этих стартапов сейчас не в стране. И государство начинает отставать. Россия стояла на уровне США, потому что это начало развиваться одновременно, – может, у наших денег меньше было, но стартапы мощные. Тот же «Яндекс» Турцию завоевал. И вот сейчас государство, неповоротливое, как левиафан, забрало себе эти стартапы под контроль. И мы реально начинаем отставать в этой области. Так что все эти закручивания… Путин говорит с гордостью о развитии IT-технологий, потому что ему доложили об этом. Так это все могло быть в три раза быстрее и лучше, если бы не запретительные меры. Это ему тоже доложили, нашлось кому. Будем надеяться, что, хотя мы все люди из ХХ века, мы понимаем основной тренд развития в XXI веке.
* * *
Я слышал у нас в курилке, что когда Венедиктов орет, это еще ничего, вот когда он начинает шипеть… И это правда. Когда я не прав, я умею извиняться. Причем начиная от референтов и заканчивая Сережей Бунтманом. У нас, вообще, отношения забавные. Когда наши кабинеты с Бунтманом были напротив друг друга, мы иногда стульями кидались через коридор. Однажды зашибли пробегающего корреспондента, когда полетела пепельница. Бывает. Мы люди горячие.
Для меня неважно, закончил человек журфак или физмат. Мой первый заместитель вообще окончил кулинарный техникум. Он пришел на работу курьером. Он сидел за спиной информационников и занимался самообразованием. Сегодня он – лучший информационник в стране. У него нюх на новость.
Сидеть на двух стульях (а бывает и больше) – это мой личный выбор. Редактор и журналист – две разные профессии, а мне нравится и быть главным редактором, и делать какие-то вещи в журналистике. Я делаю и то и другое очень хорошо. Я не могу сказать, как Трамп, что я гений, но, во всяком случае, мне нравится делать и это, и то… и еще много других дел. Это мой сознательный выбор, и мне это нравится.
Если бы меня спросили – в чем ты чувствуешь себя сильнее всех в журналистской профессии, я бы ответил, что я очень серьезный интервьюер. Это не только моя оценка. Во-первых, мои интервью широко цитируются. Во-вторых, я знаю секрет. Секрет заключается в том, что надо сделать самого неинтересного человека тебе, интервьюеру, интересным хоть как-нибудь. И каждое интервью имеет свою задачу. Когда к тебе приходит человек, обладающий информацией, лучше выудить информацию. А когда к тебе приходит человек, которого все знают, лучше повернуть его неожиданным образом, развернуть или спровоцировать его на что-то. Когда человек приходит на интервью, он решает свою задачу – прийти к своим болельщикам или избирателям, или фанатам, или просто как я к тебе, по-дружески пришел. Ты попытайся понять эту задачу и выскочить из нее. Мне вот это нравится.
В 1990-х жанр интервью развивался, а в 2000-х стал непрестижным. У кого брать интервью? У тех, у кого десять раз брали? У этих нельзя, те не хотят, а эти сами диктуют, что брать. Например, человек, который ведет новости, скажем, на Втором канале, вдруг поворачивается к гостю и начинает брать у него интервью. А это неправильно, это разные жанры. Я, например, очень плохой ньюсмейкер, я не могу сделать хороший выпуск, тем более его прочитать, но я замечательный интервьюер. Я не понимаю, почему мои коллеги с телеэкранов считают, что, если они посадили мальчика или девочку к ньюсмейкеру, это хорошо. Ведь они не интервьюеры, они подставки для микрофонов. Сидят, кивают. Люди забыли, что это отдельная профессия. Мы встречались с Ларри Кингом после его интервью с Путиным, я спросил: «Ларри, почему интервью с Путиным такое скучное? Ну никакое». Он ответил: «Ну вы же интервьюер, должны понять. Когда он сказал «она утонула», я понял, что мы вошли в историю. А дальше мне было неинтересно».
Подготовка к вопросам – это профессиональная подготовка. Нам ведь нужно не самим выпендриться, а получить ответ, который будет значим для определенной группы людей и цитируем ею. В 2015 году мы спросили про убийство Немцова, в 2017-м – про Улюкаева. Случай с Улюкаевым не рутинный – впервые со времен Берии арестован действующий министр, а Берию арестовали в 1953 году. И никто ничего не говорит, все молчат. Коллеги, вы чего? Он же назначен указом президента, Путина, и мы знаем, как Путин ему доверялся во всех экономических вопросах, по всем экономическим решениям спрашивал мнения Алексея Валентиновича. Задайте ему об этом вопрос! Наш вопрос был пятый, предыдущие четыре пролетели мимо. Если бы там еще были «Шесть соток», я бы понял. Есть СМИ, у которых своя специализация, и если есть транспортная газета, то я пойму от нее вопрос про дальнобойщиков – про кого они еще должны спрашивать, и вопрос про садоводов от дачной газеты. Но когда вы претендуете на то, что вы политическое СМИ федерального уровня, – ну не позорьтесь. Или позорьтесь, нам же лучше, мы монополисты. Мы решили, что это важнее спросить.
Лет пятнадцать назад мне дали полчаса на разговор с премьером Великобритании Тони Блэром в аэропорту. Я понимал, к чему надо готовиться. Но переговоры Блэра с Путиным затянулись, в результате подходит ко мне посол: «Алексей, у вас будет пять минут». Я ему отвечаю: «Знаете, я собираю свои вещи и уезжаю». Министр иностранных дел Лавров ошеломленно спрашивает: «Как уезжаешь? Это же премьер-министр». А я ему: «Что я, мальчик, что ли, из-за пяти минут с места срываться? Я готовился, у меня целая папка вопросов». Я ведь приблизительно знаю, сколько мне потребуется времени. Лавров начинает убеждать: «Леш, это скандал». А я говорю: «Я мог бы написать два вопроса и послать мальчика». Он прочитал бы на хорошем английском вопросы, Блэр бы ответил, все остались бы довольны. Посол говорит: «Хорошо, 15 минут». Я соглашаюсь: «Тогда делаем так: я английского не знаю, но, чтобы не тратить время, его ответы вы мне не переводите».
Дальше я задаю Блэру вопрос по-русски, ему переводят. Он что-то отвечает, я задаю следующий вопрос. Вот какие ситуации бывают. Знаете, о чем я его спросил первым делом? «Господин премьер-министр, сейчас выходит пятая книга о Гарри Поттере, ваши дети любят это читать?» Он поднимает на меня глаза, потом смотрит на переводчика, мол, то ли я услышал? Мужик его ждал для чего? В общем, он неформально ответил и расслабился. И я его дальше спрашивал про ракеты, про экономику. Так мы проговорили полчаса. Я понимаю, что если бы задал ему вопрос, каковы результаты переговоров с Путиным, это были бы кранты. Он бы за пятнадцать минут отрапортовал формальные и несущественные вещи – и до свидания.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
