Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Главным редактором «Эха Москвы» я стал в 1998 году. До этого два года главного редактора у «Эха» не было: Корзун ушел в 96-м на телевидение делать новый проект. Мы тогда не стали избирать нового главреда, потому что думали, что это у Сережи блажь и что он вернется. Мы два года держали позицию без главного редактора – было два первых заместителя: Сергей Бунтман по программам и я по информации. В результате рейтинги радиостанции упали до 2 %. Это было очевидно, когда нет единой кадровой политики и когда каждый тащит одеяло на себя: я на информацию, а Сережа на программы. И в 98-м у Бунтмана сдали нервы. Он сказал: «Хватит, я тебя выдвигаю, давай проводить собрание!»
Мне кажется, что я сохранил все главные стартовые позиции, которые Сережа Корзун и Сережа Бунтман заложили – на «Эхе» должны быть представлены все значащие точки зрения. Все. Точка. Вне зависимости от погоды за окном. Но я думаю, что мое преимущество перед теми, кто профессионально занимался радио, заключалось именно в том, что я выступаю со стороны аудитории. Я человек, который не занимался радио. Я делаю радио для них не в своих фантазиях.
Радио, которое делал Сережа Корзун, на мой взгляд, заключалось в том, что вот он построил его, вел его шесть лет… И когда действительность стала сталкиваться с его взглядами, победили его взгляды, и он ушел. И мы два года жили без главного редактора. Мы думали, что он сошел с ума. А на самом деле это был глубокий кризис, как я теперь понимаю. Потому что он хотел такое радио, а получилось другое. Он потом об этом сам и написал. А вот это другое радио – это то, что за окном. А я пришел из-за окна, я пришел с той стороны.
И я все время прислушиваюсь не к своему пониманию радио, а к запросу, который есть у аудитории, да и не только аудитории, а у людей, которые и не знают про «Эхо Москвы». В этом мое преимущество. Поэтому и получилось, что я взял радио, когда у него рейтинг в Москве был 2,3, а сейчас у него рейтинг 7,6. Рейтинг – это же люди, которые слушают. Я знаю, что все плюются на слово «рейтинг». А я говорю: рейтинг – это вы. Количество людей, которые слушают. Для меня очень важно было, чтобы люди нас слушали. Не соглашались, но слушали. Я думаю, что это правильно – что я обращаю внимание на количество людей, которое слушает, при этом могу с ними не соглашаться в оценке радио. Это раз. Во-вторых, я не узкий специалист в области радио, я еще очень крупный лоббист и коммуникатор. Это школа дала. Там же какая история? Ты классный руководитель, тебе 22 года, а родителям 40. Они приходят, а ты мальчишка. И ты должен скоммуницировать – тут дети, тут родители, тут коллектив, другие учителя, а там директор.
Я думаю, что я принес на радио вот эту коммуникативную историю, когда стал публичной фигурой. Сережа никогда не хотел быть публичной фигурой, а я стал. Я начал комментировать. Я общаюсь с этими, теми, другими, правыми, левыми, мракобесами, либералами, фашистами. Я коммуницирую с ними со всеми в интересах слушателей. А все остальное – это уже ловите формат, который вам нравится. Возникли социальные сети. Я понял, что новости берут в основном из них, я увеличил количество мнений, сократил количество новостей. Я на это реагирую. Но это, наверное, любой может сделать.
У нас происходят дискуссии с главными редакторами федеральных каналов и газет, мы говорим о профессии, но у нас разное понимание и разное взаимодействие с президентом. И когда мне говорят – ну вам можно, я спрашиваю – а вам нельзя спрашивать про Улюкаева, вам кто-то запрещает? Вот мы сочли, что это важнее лесов Дальнего Востока. Пусть про лес дальневосточная газета спросит! Должны быть разные редакционные политики. Давать слово тем, кого другие по конъюнктурным причинам не хотят слышать, – правило «Эха Москвы». Когда началась война в Ираке, американского посла не приглашали никуда, кроме «Эха». Когда свергли Саддама Хусейна, его посол оказался отключен от всех, и только мы его приглашали.
Мы считаем, что слушатели «Эха Москвы» – грамотные люди, и они сами разберутся, кто прав, кто виноват. Мы с уважением относимся к аудитории и поэтому приглашаем всех, кроме фашистов и хамов.
Мы обсуждаем эту историю с моими заместителями. Слово «качество» не кодифицируется. У нас 87 % слушателей – люди с высшим образованием. У нас огромная доля офицеров почему-то. Может быть, потому, что они решение должны принимать. Я пытаюсь делать радио для людей, принимающих решения. Например, говорят: «У вас очень сложный язык». Я говорю: «Не будем упрощать. Не будем разговаривать как с быдлом». – «Вот там есть другие, которые на телевидении, разговаривают понятно для простого люда». Я отвечаю: «Не бывает простого и непростого люда». Когда я увидел значительную долю офицеров, долю военнослужащих не только армейских, но очень много из МВД, ФСБ, ГРУ, я вдруг понял, что мы попали…
Я не собираюсь наращивать аудиторию за счет хулиганства. Хулиганство – очень легко. Подстроиться под язык толпы очень легко. Я дворовый мальчик. Я умею говорить языком двора, особенно московского. Меня не надо учить говорить разные слова и применять разные приемчики. Но на самом деле мне это неинтересно, потому что это банально. А вот выстроить, что для меня не банально, мне интересно. Это проект, направленный на людей, которые принимают решение. Самых разных людей. Это могут быть пенсионеры, которые в доме главы семей.
Я запустил ночной эфир недавно, в 2015 году. Это очень показательно, кто звонит. С одной стороны, звонят люди одинокие, которые не спят, с другой – звонят люди, которые работают – дальнобойщики, Центр ПВО, дежурные. Работающие люди звонят, врачи «Скорой помощи». Потому что они сидят на дежурстве, и им принимать решение. Интересный срез населения оказался.
В 1996 году благодаря роману журналиста с санитаркой мы получили доступ к медицинской карте президента Ельцина. Каждый день мы давали бюллетень по этой карте. У нас была дискуссия, насколько этично публиковать медицинские показатели. Голосованием мы приняли решение публиковать. Одновременно с этим на операцию готовилась жена президента, и у нас тоже была ее медкарта, но мы приняли решение ничего не публиковать. У каждой редакции свой этический кодекс. Например, в уставе «Эха» журналисту запрещено состоять в какой-либо партии. Это абсолютно антиконституционно. Но я считаю, или у тебя начальник – глава партии, или главный редактор.
Журналистика – это не проживание чужой жизни, как многие думают, а часть нашей жизни. Я, став журналистом, затем главным редактором, узнал много людей, которые погрузили меня в темы, о которых я вообще не знал. Например, астрофизика. Это безумно интересно – узнавать что-то новое. Поэтому быть журналистом – очень выгодная платформа. Он идет к человеку, чья профессия ничего ему не говорит, и журналист о ней знает только поверхностно. Но если он располагает к себе человека, то тот начинает ему об этом рассказывать: про механизмы, про действия, и это есть часть нашей жизни. Да, не вся, но очень значительная часть жизни. И вот вам пример: мой ребенок захотел быть машинистом метро, в 14 лет человек выбрал себе профессию. Я как главный редактор «Эха» позвонил начальнику Департамента транспорта Москвы Максиму Ликсутову. Он взял моего мальчика, привел в колледж, показал, как сейчас управляется метро. А в конце он ему сказал: «Послушай, через пять лет ты лишишься профессии, поездами будут управлять роботы, точно тебе говорю». И тогда мальчик ответил, что подумает еще. А не будь я журналистом, то не знал бы Макса Ликсутова, и мой сын через пять лет потерял бы работу. Это жизнь! Ты общаешься с незаурядными людьми, ты от них напитываешься опытом, передаешь информацию. Это круто. Ни одна профессия этого не дает. Это меняет твою жизнь, ты сам меняешься под этим, твои взгляды. Это качание по волнам, сёрфинг.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
