Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
Тем не менее тем летом Александра преобразилась среди своих близких родственников, как вспоминал Дики Маунтбеттен. «Даже эта моя совсем сумасшедшая тетя‑императрица была совершенно милой и обаятельной». И все же многих ее родственников всерьез беспокоило состояние ее психики. Дики подслушал как‑то, что его отец сказал его матери в Наухайме: «Алики абсолютно сумасшедшая — это может привести к революции. Разве ты не можешь ничего сделать?»[536]
Постоянные недомогания царицы зачастую объясняли ее мнительностью и подавленным настроением. Но Александра твердо стояла на том, что ее болезни не вымышлены. «Если вам говорят о моих «нервах», — писала она Марии Барятинской, — пожалуйста, опровергайте это изо всех сил. Нервы мои в полном порядке, это «переутомленное сердце»[537]. Она понимала, что ее плохое здоровье негативно отражается на детях: «Если ваша мать всегда болеет, вряд ли ваша жизнь очень радостна, — сказала она Марии в декабре того года, но смогла найти в этом и свои положительные стороны. — Я знаю, что это скучно… но это учит всех вас быть любящими и нежными»[538]. В то время ей приходилось успокаивать одиннадцатилетнюю Марию, которая рассказала матери о своей первой подростковой влюбленности. Григорий, как явствует из его слов, вновь был советчиком в сложной психологической ситуации и велел Марии не «слишком много о нем думать», а также не подавать вида о своих страданиях в присутствии других людей. «Теперь, когда ты уже большая девочка, ты всегда должна быть более осторожной и не показывать своих чувств, — вторит ему Александра. — Не стоит показывать другим, что ты чувствуешь»[539].
Такая скрытность, к которой Александра приучила и себя, теперь привела к тому, что у посторонних людей о ней сложилось мнение о том, что она отстраненная и бесчувственная. «Это была обычная политика засекречивания», — вспоминала Иза Буксгевден. Александра говорила ей: «В нашей семье не принято ставить общество в известность о своей болезни». Это негласное правило распространялось в том числе и на болезнь Алексея. Единственным исключением, дающим право сообщать публике о том, что что‑то не так, было «когда кто‑то умирал»[540]. Так что зарубежной прессе не оставалось ничего другого, кроме как строить домыслы. «Царица медленно умирает от ужаса», — сообщал заголовок одной статьи, в которой со ссылкой на римскую газету «Трибуна» утверждалось, что Александра уже «давно является самой несчастной королевской особой в Европе» из‑за повышенных мер безопасности, изолирующих ее и семью от внешнего мира, и это сделало ее «жертвой меланхолии и болезненных страхов»[541]. Газеты заявляли, что уже почти невозможно узнать в «этой женщине с печальным лицом и мрачным взглядом ту веселую девушку, которая когда‑то радовала сердца дачников в Балморале». «Ее теперь обуревает всепоглощающий страх нападения революционеров». Как писала одна австралийская газета, «большей трагедии», чем эта, «не бывало в истории других монарших домов»[542].
* * *
К ноябрю 1910 года, когда семья опять поселилась в Царском Селе, Николай принял твердое решение, что его дочери должны будут принять участие в развлечениях зимнего сезона в столице. В январе он с Ольгой посмотрел «Бориса Годунова» со знаменитым басом Федором Шаляпиным в главной роли. Все в царской семье были его большими поклонниками. В феврале Ольга и Татьяна сопровождали его на постановку оперы Чайковского «Евгений Онегин», а позднее Николай взял всех четырех девочек на балет «Спящая красавица». Такие поездки были слабым утешением, и восполнить отсутствие матери они не могли, но всем пятерым детям очень понравилось выступление их любимого военного оркестра балалаечников, на концерте которого они побывали той зимой.
Пост Уилер и его жена Холли тоже были на этом концерте в окружении членов дипломатического сообщества и вездесущих агентов охранки. Вот появилось императорское семейство: Мария Федоровна, Мария Павловна, и «за нею не только две старшие дочери, Ольга и Татьяна, но и младшая пара, Мария и Анастасия», событие примечательное, потому что Уилерам тогда довелось впервые увидеть всех четырех сестер вместе. «Две старшие были в простых белых платьях, каждая с ниткой мелкого жемчуга на шее, тяжелые темные волосы ниспадали на плечи, — они выглядели очень мило и по‑девичьи». У Ольги в руках был «небольшой букетик фиалок», а у Марии и Анастасии — по коробочке «конфет в серебристой обертке». Анастасия села в ложе прямо рядом с Холли, «и, одарив меня скромной улыбкой, она поставила свою коробку конфет на перила между нами»[543]. Тут, как вспоминала Холли, «поднялся ажиотаж, все в зале встали и повернулись лицом к выходу», потому что вошли царь в парадном полковничьем мундире[544] и царевич, «полностью одетый в белое, с золотым позументом»[545].
«Весь театр замер, воочию наблюдая то, чего в России еще никогда не видали. Люди были совершенно сбиты с толку», — вспоминала Холли. Царевич так редко появляется на публике, что для большинства россиян «он был почти что миф»[546]. Затем начался концерт оркестра балалаечников, который Алексею очень понравился. Он любил этот инструмент, сам учился играть на нем. В конце выступления весь зал поднялся, устроил музыкантам овацию. Алексей, стоя рядом с отцом, миловидный и по‑детски торжественный, «осторожно поглядывал то вправо, то влево». «Боже мой! Какой он очаровательный!» — услышала Холли восклицание женщины, стоявшей возле нее.
«На всех лицах было обожание, которое на протяжении веков щедро воздавалось «Великому Белому Царю», но здесь было даже больше, чем просто обожание — этот маленький паренек в своей мальчишеской красоте был воплощением будущего, на которое надеялась Россия… Царь означал власть, которую Россия знала и которой теперь переставала доверять, но в лице маленького будущего самодержца виделись сияющие перспективы, о которых она мечтала»[547].
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
