Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
До захода солнца мы готовились к побегу. Чтобы не привлекать внимания эстонского часового, на палубе не разрешалось появляться более чем пяти членам команды одновременно. С наступлением темноты всей команде было приказано спуститься в трюм, поэтому посторонний наблюдатель не заподозрил бы, что корабль готовится к отплытию.
В двенадцать ночи на пристани появился человек в плаще. Прогуливаясь, он задержался у сходней. Казалось, это был капитан британской армии, вышедший на прогулку в вечерние часы. Эстонский солдат переключил все свое внимание на него. Британец ответил на приветствие эстонца и вступил с ним в дружеский разговор. С полчаса собеседники стояли у неподвижного корабля, общаясь на смеси английского и русского языков. Затем британский капитан зевнул, потянулся и попросил указать дорогу к ближайшему ресторану. Эстонец объяснил, что не должен покидать свой пост, но нарушит приказ, чтобы помочь офицеру-союзнику. Они удалялись, и их голоса звучали все глуше. «Спящий» корабль мгновенно ожил. С десяток фигур-призраков выскочило на палубу, корабль отдал швартовы и направился в море.
Без единого сигнального огня судно бесшумно заскользило по чернильной поверхности моря. Пока «Китобой» медленно продвигался по узкому проливу под жерлами орудий на острове, я сидел на палубе за люком. Затаив дыхание, мы ждали, что в любую минуту артиллерийский грохот взорвет тишину. Между тем мрачные громады волн одна за другой отступали за корму.
Наконец Эстония осталась позади, лишь как череда мерцающих огней на горизонте. «Китобой» вышел в открытое море, и, хотя непосредственная угроза отступила, мы продолжали поглядывать на корму, опасаясь погони. Ночью пришвартовались в Либаве (до 1917 года название латышского порта Лиепая. — Примеч. пер.).
Мы сокрушенно оглядывали панораму русского города, оказавшегося в руках новых хозяев. Латвийские власти питали острую враждебность ко всему русскому. На главной улице города моряки британского эсминца играли в футбол, не беспокоясь о безопасности пешеходов.
Капитан «Китобоя» рассчитывал постоять в Либаве несколько дней, но на следующее утро, когда мы закончили погрузку угля на корабль, дружески настроенный офицер-француз предостерег его: латвийские власти, одержимые желанием владеть собственным флотом и настроенные в отношении российской собственности так же, как и эстонцы, приказали захватить корабль.
С «Китобоя» направили посыльных, чтобы собрать членов экипажа, сошедших на берег. Через час напряженного ожидания, как раз когда последний член экипажа вернулся на борт корабля, мы услышали топот сапог: это многочисленный отряд латышских солдат с ружьями наперевес направлялся к нашему судну.
Капитан находился в каюте, но вахтенный взял ситуацию под контроль. Раздались отрывистые звуки команды, несколько человек бросились к орудию на корме, сдернули чехол и приготовились к стрельбе, другие выкатили на капитанский мостик с правого борта два пулемета. Латышские солдаты отступили за гору ящиков и мешков на пристани. Очевидно, они не ожидали сопротивления, но, когда пришли в себя от изумления, от «Китобоя» их уже отделяли три сотни футов сверкающей водной поверхности. Снова мы избежали захвата корабля без единого выстрела.
Рано утром следующего дня мы подошли в густом тумане к побережью Швеции. Весь день двигались на юго-запад. Когда на морскую поверхность спустилась тьма, мы увидели яркие огни Копенгагена.
Глава 29
Впервые за шесть лет мы оказались в городе, не изувеченном обезображивающими шрамами. Обильная зеленая листва парков и веселая суета на улицах превращали Копенгаген в волшебную сказку.
После нескольких лет, проведенных среди людей, которые постоянно испытывали голод и неопределенность, датчане показались нам фантастическими существами из другого мира. Мы с изумлением смотрели на ухоженных мужчин, праздно прогуливающихся вдоль тротуаров, глазели на беззаботных элегантных женщин и на детей, оглашавших улицы громким смехом. Мы не верили своим глазам и чувствам.
Но еще удивительнее было их отношение к нам. Несколько лет нас преследовали так долго и неотступно, что каждого постороннего человека мы невольно воспринимали с опаской, как потенциального противника.
Уже наутро все датские газеты отвели целые колонки рассказам о нас и нашем корабле. Сначала нас обеспокоили толпы людей, собравшиеся у перил набережной и наблюдавшие, как мы драили палубу и наводили чистоту на корабле. Но не было нужды знакомиться с датчанами близко, чтобы сразу же почувствовать их расположение, и эта атмосфера дружественности оказывала на нас ошеломляющее впечатление.
На другой день мы не имели отбоя от посетителей и приглашений. В Копенгагене было много русских — большей частью семьи, которые во время революции находились за рубежом. Они распахнули для нас двери своих домов и буквально состязались друг с другом в гостеприимности. Но русские составляли лишь небольшую часть расположенных к нам людей.
Добрососедские отношения между Россией и Данией были традицией, но мы не представляли их искренности и глубины, пока не оказались среди датчан в положении беженцев без гроша в кармане. Дружественность этого народа оказалась беспредельной, как, впрочем, и такт.
Члены благотворительного общества Копенгагена устраивали для нас балы, обеды и посещения театров. Армейские и флотские офицеры постоянно присылали нам приглашения в свои клубы. Люди скромного достатка посещали корабль и деликатно, но настойчиво приглашали в свои дома. Иной раз мы даже попадали в затруднительное положение: ответить на все приглашения было невозможно. Но больше всего мы ценили искренние симпатии к нам как к россиянам.
В то время, когда мы жили в Копенгагене, проводился плебисцит в древней датской провинции Шлезвиг, аннексированной Германией в 1864 году. Возможность выразить свои пожелания открылась перед населением Шлезвига вследствие победы союзников. Хотя России не было среди держав, подписавших Версальский договор, датчане не забывали о той роли, которую она сыграла в мировой войне. По мере того как предвыборное возбуждение достигало кульминации, появление нас, русских, в своих мундирах на улицах Копенгагена послужило сигналом к бурному проявлению чувств. Незнакомые люди часто останавливали нас, обменивались с нами рукопожатиями и зазывали в ближайший бар. Одна компания сменяла другую, пока мы не отчаивались добраться до корабля. На «Китобой» же возвращались в сопровождении ликующей толпы.
Внезапная перемена в нашей жизни захватила нас полностью. В первые несколько недель пребывания в Копенгагене мы ни о чем всерьез не задумывались. Нас заразило всеобщее веселье, а мы радовались еще и тому, что остались в живых. Однако эйфория спала, и ситуация представилась нам в более трезвом восприятии. Как ни приятна была нормальная жизнь, мы еще не стали ее частью, рано или поздно каждому из нас предстояло вернуться на исходный рубеж. Я остро почувствовал это в день, когда мы присутствовали на приеме в королевском дворце.
Мария Федоровна, вдовствующая русская императрица (перед замужеством за Александром Третьим датская принцесса Дагмара), проживала в Копенгагене. Прибыв в Россию, она стала любимицей императорской семьи, даже самые откровенные враги старого режима находили ее безупречной. Уравновешенная, спокойная и грациозная, она органично вошла в русскую жизнь во время правления трех царей подряд. Она застала еще тот период, когда либеральные реформы завершились трагической гибелью Александра Второго. Она находилась рядом с супругом, когда он правил империей. Мария Федоровна стала свидетельницей постепенного распада державы со времен правления ее сына.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
