Другие истории
1. Миллиметры
Я записал в календарь: “Поблагодарить п. Кралль за книжку” – и сразу об этом забыл. Прошло несколько недель, я проснулся утром и подумал: сейчас позвоню.
Ваш голос мне не понравился.
– Пани Кралль, мне ваш голос не нравится, что с вами?
А вы мне говорите:
– Да ничего особенного, завтра иду на обследование к онкологу.
– А какая это часть тела? – спросил я. – Да, да, я должен знать. Раввин должен знать всё.
Грудь, ага. А которая, правая или левая?
– Разве раввину не все равно? – спросили вы.
– Не все равно, и сейчас объясню, почему.
Как-то я был у любавического цадика, просил его помолиться за Шуламит, мою родственницу. Ей на следующий день должны оперировать грудь, а цадик спрашивает: левую или правую? Потому я и знаю, что молиться надо за конкретную грудь, а не вообще.
Когда я уже узнал, о какой груди речь и сколько у вас этих подозрительных миллиметров, я повесил трубку и взял Книгу псалмов.
Открыл наугад.
Я часто так делаю. Не выбираю слов, пускай Книга сама решит, какими словами мне молиться.
Открыл и начал читать. Прочел несколько фраз и почувствовал, что Книга говорит: “Не расстраивайся, ничего ей не будет”.
Книга всегда говорит, нужно только прислушиваться.
Я подумал: но ведь опухоль не маленькая, восемь миллиметров…
Открыл Псалмы в другом месте и снова молюсь. И снова слышу: “Хаскель[144], этой женщине ничего не будет, не расстраивайся…”
Удивляетесь, что Книга с нами говорит?
Говорит, уверяю вас. Возможно, вы недостаточно внимательно слушаете.
Удивляетесь, что на следующий день у вас не нашли ни одного плохого миллиметра?
Я ведь сразу позвонил:
– Пани Кралль, я уже знаю: у вас все в порядке.
2. Эдна
Я говорил о любавическом цадике…
Это мне напомнило другую историю, кузины Эдны.
Она была очень красивая. Дружила с моей сестрой Розой, они учились в одном классе в немецкой гимназии в Катовице. Им нравились одни и те же платья и одни и те же поэты, и обе были без памяти влюблены в одного и того же красавца учителя.
Я уехал из Польши за день до начала войны. (“Дезертируешь?” – спросил на границе польский солдат и пошел доложить офицеру. Вернуться он не успел – поезд тронулся; я был уже в Румынии[145].)
Эдна осталась вместе со всеми.
Я думал, что она вместе со всеми погибла.
В Нью-Йорке, через два года после войны, у меня зазвонил телефон:
– Это ты, Хаскель? Говорит Эдна…
Она звонила из Гамбурга, отыскала меня через Красный Крест.
– Приезжай! – кричал я. – Я вышлю тебе документы!
– Нет, Хаскель, – сказала она. – Я – сиделка и не могу оставить больных.
В конце концов она приехала. Я встречал ее в аэропорту, она меня расцеловала – и сразу начала озираться по сторонам.
– Ты кого-то ищешь?
Она искала Ральфа. Я не знал, о ком она говорит, думал, они вместе прилетели. Мы прождали добрый час, но никакой Ральф не появился.
– Не беда, – сказала она. – Найдет меня, он знает твой адрес.
Мы пошли домой; вечером она рассказала свою историю.
Она была в Освенциме. С обритой головой, раздетая догола, шла с другими женщинами в газовую камеру. Когда уже входила в дверь, на нее с криком: “Ты здесь? Вон отсюда! Марш работать!” – набросился один из эсэсовцев. Стал ее бить и силой вытащил из толпы. Она пришла в себя в темноте, за бараком, укрытая полосатой робой.
Мы с женой молчали. Что можно сказать человеку, которого спасли на пороге газовой камеры?..
Но Эдна улыбалась:
– Знаешь, кто это был? Ну, угадай, Хаскель.
Мне предлагалось угадать, кем был спасший ее эсэсовец.
– Это был учитель…
Из немецкой гимназии, из Катовице. Наш красавец, наш любимый…
Жена устроила ее сиделкой. Она работала в доме любавического цадика, ухаживала за его матерью. Восторгалась семьей цадика, а старушка полюбила ее как родную дочь. Можете мне поверить: ни у одной сиделки в Нью-Йорке не было лучше службы, чем у нашей Эдны. Дом любавического цадика? Это не только место работы, это честь, почетная награда!
Мы радовались два, ну, может быть, три месяца.
Как-то зазвонил телефон:
– Хаскель? Это Эдна. Я в аэропорту, возвращаюсь в Германию. Ральф меня ждет.
Больше она не давала о себе знать.
Я ее не искал, понимал, что она этого не хочет.
Год… больше года назад я позвонил в Германию, в общину, – узнать телефон еврейского дома престарелых.
Спросил:
– Не у вас ли Эдна…
– У нас, – ответили мне. – Уже довольно давно.
Я попросил передать ей, что я звонил:
– Может быть, она захочет со мной поговорить… Если ей нужна какая-то помощь, позвоните мне.
Эдна молчала. Вскоре позвонила директор дома престарелых.
– Прочитайте кадиш за свою кузину… Вчера исполнился год со дня ее смерти.
Ничего больше я не знаю.
