Мехмед сказал им: пусть церковь продолжит заниматься своей верой и пусть не вмешивается в имперские и государственные дела, и православные вскоре почувствуют улучшение. Что же касается его, то он поможет.
Глава Ы
Может, иногда я имел право похвалить себя, если удавалось толково и в художественном отношении связать то, что мало кому пришло бы в голову связывать. Но точно так же я по праву нещадно критиковал себя, если не замечал подразумевающихся и совершенно очевидных связей.
Одну из последних неприятностей, вызванных незнанием или недогадливостью, я пережил в связи со своей книгой, беседуя с египетским писателем Гамалем Аль-Гитани о вопросе самоопределения в Османской империи XVI века. Мы встретились в его каирском доме осенью 2007 года, когда написание этой книги близилось к завершению. Наша беседа не имела бы для меня такого значения, если бы я не коснулся в ней составной части важной темы: как другие мусульманские народы смотрели на принятие (мое выражение) или лишение (его выражение) части национального, культурного самоопределения после порабощения османами.
Причин для разговора на эту тему именно с Гитани было немало. Он был общепризнанным знатоком прошлого египетской цивилизации, и в первую очередь Каира. Написал довольно много книг различного профиля, от исторических, исключительно фактографических, до художественных, основанных на художественном восприятии прошлого[58]. В то время, после смерти лауреата Нобелевской премии Нагиба Махфуза, он стал самым популярным из живых египетских, а может, и всех арабских писателей[59]. В последние годы он стал популярен и среди неграмотных (!), потому что те получили возможность смотреть телевизионный сериал о Каире и Египте, который долго снимал Гитани и в котором он появился и как комментатор. Я сам стал свидетелем этого широкого («письменного и устного») уважения во время наших прогулок по улицам Египта, когда к нему бесконечно подходили люди, целовали руки и благодарили за подарок про историю их города и страны. Такого выражения уважения я не видел нигде – за исключением, пожалуй, проявляемого к Орхану Памуку в его стране, но я знаю, что при всяком упоминании об этом каждый вспоминает и об угрозах, поступающих писателю от несогласных с ним. Естественно, мы не можем не упомянуть и об этой мрачной части популярности. Напротив, это выглядит еще сильнее на примере Гитани. Итак, несмотря на весь его несомненный патриотизм, даже несколько преувеличенный и чрезмерный, в основе которого лежит ясное, чистое и здравое суждение об исламе, он тоже, как и его турецкий коллега, стал объектом угроз. Более того, перед домом Гитани двадцать четыре часа в день дежурят полицейские: я был свидетелем их пересменок. Автомобиль и шофер-охранник находятся в его распоряжении круглые сутки по той причине, что государство хочет показать религиозным экстремистам, что оно поддерживает писателя! И не зря, потому что, общаясь с миром переведенными на другие языки книгами, он приносит благо своей культуре и вере, от которой он не отказывается и не сомневается в ней. Даже огромная любовь, с которой он разъяснял мне тонкости исламской архитектуры, когда меня в качестве наилучшего гида водил по ночным улицам Каира, не уменьшает ненависти фанатиков. Ради вечерней прогулки, впрочем, как и ради любой другой, ему пришлось подписать добровольный отказ от так называемого физического сопровождения.
Однако вернемся к нашему разговору. Поводом послужила моя фраза об опосредованном сходстве части общего прошлого Сербии и Египта, которое интересовало нас обоих. Белград стал подвластен Османской империи в 1521 году, а Каир всего лишь четырьмя годами ранее – в 1517-м! Роман Махфуза «Аз-Зейни Баракат» рассказывает о смене правителей-мамелюков османами и о первом периоде их власти в Каире, а тем самым и в Египте. Мой предстоящий роман повествует частично о Белграде и Сербии того времени под властью османов. Из этого разговора я почерпнул много полезного, но то, что удивило меня – и я возвращаюсь к началу этой главы, так это его резкая и негативная реакция на последствия той оккупации. Подразумевались рассказы об убийствах и насилии, однако наибольший эффект произвело следующее. Чтобы проиллюстрировать свое отношение, он в подходящем контексте привел сведения, которые уже использовал в одной из книг. Тогда турки переняли и перенесли в свою среду тридцать пять ремесел, причем не только знания о них – они увезли из Египта в Турцию всех, кто занимался этими ремеслами. Всех до единого! От мастера до помощника, подмастерья и ученика. Так они уничтожили следы существования целой области знаний и ее истории! Они более не существовали! (Восклицательные знаки – моя попытка хотя бы частично показать злость, с которой Гитани рассказывал об этом.) Я пытался утешить его рассказом о том, как османы после захвата Белграда угнали в турецкое рабство треть населения города (цифры несколько отличаются – в зависимости от источника)! Доказательство тому – водопровод в турецкой столице, который строила целая армия рабочих из Белграда, получившая в награду название махали, в которой они жили, – Белградская. Чтобы знали.
Увидев мое нескрываемое удивление, вызванное его гневом, он дал мне разумное объяснение:
– У меня есть право больше ненавидеть их, потому что мы с турками – одной веры. Ужасно, когда зло тебе причиняет человек одной с тобой веры. Разве только христиане могут привести подобного рода примеры из прошлого?
Я согласился с его риторическим вопросом.
Глава XXVII
В Софию они вернулись вместе. Синан и здесь сделал наброски и определил места, на которых следовало построить две мечети. Потом вернулся в Истанбул, где ему следовало продолжить наблюдение за строительством султановой мечети, точнее за тем, что предшествовало ей. В то же время под его присмотром в Текирдаге создавался подобный комплекс для великого визиря Рустем-паши (мечеть, караван-сарай, медресе и прочее).
К Мехмед-паше прибыл гонец с приказом от султана немедленно явиться в Топкапи-сарай, а все дела надолго передать подчиненным. Баица понял: готовился новый военный поход.
При дворе все детали он узнал от великого визиря Рустем-паши, которого султан Сулейман назначил верховным главнокомандующим в этом походе. Пока османское войско занималось Румелией и приближалось к Вене, персидский шах Тахмасп отбирал в Малой Азии у османов потерянные им ранее города. Делал он это жестоко, уничтожая не только целые гарнизоны, но и все население. Кроме того, сын шаха Исмаил Мурза, используя хитрость, сумел победить эрзерумского пашу Скендера и уничтожил больше тысячи его воинов. Султан, рассердившись и решив раз и навсегда покончить с этими гяурами, приказал второму визирю Ахмед-паше оберегать границы с Австрией, а Мехмед-паше оказал честь, повелев ему немедленно отправиться в Токат и зазимовать там, чтобы весной, как следует подготовившись, немедленно начать военные действия против персов.
