Кто ответит, что лучше: уметь возводить каменный свод храма или чувствовать, до тонкости понимать лес?
– В русском народе сочетаются практически не сочетаемые начала, об этом я пишу в одной из недавних работ, – рассказывал мне Ткаченко, – Они, с одной стороны, наследники Византии, и восприняли через неё греческую эстетику, культ человеческой красоты. Но оттуда же через христианство они получили и в сущности не совместимую с этим еврейскую этику. С запада они унаследовали римское право – характерные для него представление о виновности, о законе. И при этом они ещё получили что-то загадочное от финно-угров – близость к природе, непредсказуемость, это уже то, что идёт с востока, с Алтая, это уже совершенно другая культура, другая среда… Может быть, отсюда совершенно необычный творческий потенциал этого народа?
Открытость славян навстречу туземцам была поразительной: они словно забывали, что перед ними чужой народ со своим укладом.
Меря тоже шагнула навстречу пришельцам.
И её не стало.
Она растворилась в них, забыв язык пращуров.
– Да, языка этого больше нет, – говорит Орест Борисович. – Но что-то обязательно остаётся.
Об этом Орест Борисович и написал свою монографию «Мерянский язык».
Это уже граничит с мистикой. Словарь в несколько сот слов. Система склонений существительных. Система фонетики… «Слышу умолкнувший звук…», как писал, правда, совершенно по другому поводу поэт.
Ткаченко – лингвист от Бога. На мой традиционный в таких случаях вопрос, сколькими языками он владеет, я услышал очень солидный список со скромными пояснениями: «на этом только читаю», «ну, а эти языки – близкие, разница между ними невелика».
Первым языком после украинского и русского для Ткаченко стал эрзянский – один из тех, на которых говорят в Мордовии.
Ему было чуть больше десяти лет, когда переполненный поезд увозил его вместе с дедом и бабушкой в эвакуацию, с родной Западной Украины – в неизвестность, на Урал. Эшелон долго стоял в Рузаевке. Ореста послали на перрон купить свежие газеты. Всем хотелось знать, что делается на фронте.
За принесённые газеты Ореста не похвалили. Среди них оказалась такая, в которой никто ничего не понял. Буквы были русские, а вот слова… Наверное, мальчик был просто невнимателен: газета была на эрзянском языке.
– Ну, и что ты с ней будешь делать?
– Прочитаю и пойму, что в ней пишут!
Взрослые поулыбались над этим ответом. А Орест взялся разбираться в эрзянской газете. Ему пришло в голову, что можно сравнить сводки ТАСС: там всё должно было быть слово в слово – в русской по-русски, в мордовской – по-эрзянски.
Через несколько часов Ткаченко в блокноте, прихваченном из дома, уже составлял с увлечением эрзянско-русский словарик и таблицу – как меняются части речи при склонении и спряжении. Таланты таких людей, вероятно, просто дремлют до поры до времени, а потом наступает момент – и просыпаются, начинают определять их интересы и удивлять окружающих.
– Уверяю вас, в Центральной России буквально под ногами у людей тайны и сокровища, о которых никто не догадывается… Я допускаю такое, что могут обнаружиться старинные рукописи, где приводятся мерянские слова, или даже целые тексты на этом языке. Но и без этого искать следы мери не так уж сложно.
Вы берёте интересующие вас редкие слова, явно не заимствованные из тех языков, которые дали русскому массу различной терминологии – латыни, немецкого, английского, французского и прочих. Перед вами в таком случае могут быть диалектизмы, названия деревень, речек, корни фамилий. В украинском, в белорусском вы не находите ничего похожего? Значит, смотрим, есть ли что-то у соседей – у татар. Тоже нет?… У мордвы, у марийцев? Там могут быть в чём-то похожие корни со сходным смыслом, но явно имеющие фонетические отличия. Тогда велика вероятность, что перед вами именно мерянское слово. Его пронесли через несколько поколений потомки этого народа, уже давно утратившие древний язык предков.
Почему же Орест Борисович занялся мерей?
Да по той самой причине, что его всегда интересовала история… родного украинского языка.
Рассудим логически. Если бы по пути славян на восток не встретился некто неизвестный, говоривший иначе, мы бы все «размовляли на гарной украинской мове». Талантливому и упорному лингвисту под силу попробовать вычислить этого неизвестного.
Мерянский – язык финно-угорской группы. Похожий на марийский, на мордовские языки. Но всё-таки другой. «Дульяс» – называли огонь в позапрошлом веке в ярославских деревнях. У мордвы – «тол», у марийцев – «тул». «Иканя» – это старинное название копейки в деревнях. У марийцев «их» – «один». Удивительные совпадения накапливались и накапливались. И вдруг выстроились в систему, начали объяснять привычные для нас слова.
Диалекты получили в наследство от мери очень многое. Вот литературный язык, письменный был детищем Киева – писали, задавали норму всё-таки колонизаторы (и опять с ужасом пишу это слово и не могу не писать – оно точное). Но несколько мерянских слов – а Ткаченко доказал, что они именно мерянские – знаем мы все. Они имеют несколько сниженное значение – такими чаще всего оказываются слова из языков ассимилированных народов – они словно бы проигрывают в серьёзности и весомости словам литературного языка. Например, слово «кутя». Или слово «околеть», которое на первый взгляд может показаться каким-то презрительным по отношению к тому, кто это сделал. На самом же деле оно исторически воплотило в себе миф. Корень «кол» обозначает рыбу. Умереть – значит, превратиться в рыбу: стать холодным и безмолвным.
Наконец, слово «Москва».
Вспоминается мне столичный учёный, витиевато доказывавший своим слушателям на конференции связь названия столицы со словом «мозг».
Из диалектов ясно: «моска» означает «коноплю», «ва» – указание на то, что словом именуют реку. Никаких улыбочек: конопля – достойное, любимое многими поколениями крестьян растение, из которого делали ткань, шили одежду. И остаётся только удивляться, как мы сумели иной раз изгадить мир вокруг нас – превратить полезные вещи, веками служившими добру, в символы чего-то отвратительного.
Мы, русские, ещё не похожи на всех остальных славян тем, что подобно нашим финно-угорским предкам любим рифмованные блоки слов – «мало-помалу», «потихоньку-полегоньку», «ни шатко, ни валко». Между прочим, это тоже своего рода культура, которая неизвестна украинцам, полякам, чехам.
В древнем русском Городце ходит предание о Пановых горах. Так называется часть того возвышенного левого берега Волги, на котором стоит Городец. Пановы они, потому что тут похоронены «прежние люди» – «паны». Говорили мне: они были «другого племени». О панах, которые жили на Ветлуге и которым принадлежали сокровища, спрятанные в кладах, рассказывают в деревнях на востоке костромских земель. Люди эти – великаны, богатыри. Работал такой пан на левом высоком берегу Волги, а по правому шёл другой пан. Они через Волгу здоровались, переговаривались – какие у кого новости. И из озорства или для дела могли кинуть прямо через реку тяжёлый каменный молот – долетал.
