— Миссис Компсон?
— Хм‑м? О, да, название вполне подходит.
— Что–то случилось?
— Ничего особенного. Просто я вспомнила кое–что, о чем не думала очень давно. — Миссис Компсон вздохнула и опустилась на диван. — Двоюродная бабушка сшила квилт «Дымовые трубы и угловые камни» для моей кузины, когда та вышла замуж и покидала наш дом. Она с мужем уезжала в Калифорнию, и мы не знали, когда увидимся снова и увидимся ли вообще. Тогда было не то что сегодня, когда в любое время можешь слетать куда угодно на самолете.
Я была еще маленькая. Это было до смерти мамы, до рождения Ричарда, даже до моего первого квилта.
Элизабет была самой старшей из кузин. Я обожала ее и хотела быть такой, как она, когда вырасту. Узнав, что она уезжает, я ужасно расстроилась, потому что вообще не понимала, как можно жить где–то в другом месте, не в Элм — Крик.
— Почему ты уезжаешь, ведь твой дом здесь? — спросила я.
— Когда–нибудь ты меня поймешь, малышка Сильвия, — сказала она, улыбнулась и обняла меня со слезами на глазах. — Когда–нибудь ты полюбишь и поймешь, что дом твой там, где твоя любовь.
Но тогда я этого не понимала. Я представила себе, как наш дом простирает крылья, летит вслед за кузиной и ее мужем и садится на землю там, где они останавливаются.
— Наш дом здесь, — настаивала я. — Он всегда будет здесь.
Тогда она засмеялась и обняла меня еще крепче.
— Да, Сильвия, ты права.
Я обрадовалась, что она смеется, и подумала, что, может, кузина все–таки не уедет. Но подготовка к свадьбе продолжалась, и я поняла, что ошибалась.
Клаудия старательно помогала взрослым, а я злилась на всех, кто так или иначе ускорял отъезд Элизабет. Я прятала ножницы, чтобы тетя не могла работать над подвенечным платьем. Я взяла ключи от сундука Элизабет и выбросила их в речку, чтобы она не могла достать вещи. Я заработала шлепки, когда заявила ее жениху, что ненавижу его и пускай он уезжает отсюда.
— Раз ты не хочешь помогать, тогда хотя бы не мешайся и не зарабатывай шлепки, — строго сказал папа.
Я насупилась, но никто не обращал на меня внимания. Я слонялась по дому и пришла в гостиную, где сидела за шитьем двоюродная бабушка, сестра деда. Она была дочерью Ханса и Аннеке, старшей в семье.
Я стояла в дверях, выпятив губу, и сквозь злые слезы наблюдала за ее работой.
Бабушка взглянула на меня и спрятала улыбку.
— Ага, явилась, маленькая разбойница?
Я опустила глаза и промолчала.
— Иди сюда, Сильвия.
В те дни, когда тебя звали взрослые, нельзя было не пойти. Она посадила меня на колени и накрыла нас квилтом. Так мы сидели молча, а она шила. Вот она взяла длинную полосу ткани и пришила к краю квилта. Меня успокоили ее мягкие колени и тихий голос, что–то напевавший.
Наконец я не выдержала.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Я пришиваю окантовку на одеяло твоей кузины. Видишь? Эта длинная полоса материи закроет лохматые края, чтобы не торчала подкладка.
«Лохматые края? — подумала я. — Как это лохматые? Как наша собачка?» Не желая показаться глупой, я задала другой вопрос:
— Это ее свадебное одеяло?
— Нет. Оно особенное, на память о старой бабушке. У молодой жены никогда не бывает слишком много одеял, даже в Калифорнии. — Она воткнула иглу в подушечку и развернула квилт, чтобы я увидела узор.
— Красиво, — сказала я, водя пальцем по рисунку.
— Это «Дымовые трубы и угловые камни», так узор называется. Вот Элизабет посмотрит на него в Калифорнии и вспомнит наш дом и всех, кто в нем живет. Нам, Бергстромам, повезло, потому что наш дом наполнен любовью от труб до фундамента. Мой квилт поможет твоей кузине взять с собой чуточку нашей любви.
Я кивнула, показывая ей, что я все поняла.
— Каждый из этих красных квадратиков — это огонь, горящий в камине, чтобы согреть ее после трудной дороги.
Я посмотрела на красные квадраты на одеяле.
— Их очень много. У нас в доме нет столько каминов.
— Я знаю, — засмеялась она. — Тут все понарошку. Элизабет поймет.
Я кивнула. Элизабет была взрослая и понимала много разных вещей.
— А еще вот что. Ты заметила, что половина блока темная, а другая светлая? Темная половина означает огорчения и беды в жизни, а светлая радости.
Я обдумала слова бабушки.
— Тогда почему ты не сшила квилт целиком из светлой материи?
— Я могла так сделать, но тогда она не сможет различить узор. Он заметен только тогда, когда в квилте есть и темная, и светлая материя.
— Но мне не хочется, чтобы у Элизабет были огорчения.
— Я тоже не хочу, милая моя девочка, но они все равно к нам приходят. Но не беспокойся. Вот видишь? — Она дотронулась пальцем поочередно до нескольких красных квадратов и улыбнулась. — Пока в доме горят огни, у Элизабет всегда будет больше радостей, чем огорчений.
Я снова стала рассматривать рисунок.
— Красные квадратики не пускают огорчения на светлую часть.
— Правильно, — воскликнула двоюродная бабушка. — Ах, какая ты умница!
Я прижалась к ней, радуясь похвале.
— Вот только мне все–таки не нравится темная половина.
— Кому же она нравится? Никому. Будем надеяться, что Элизабет получит всю радость, какую заслуживает, а огорчений ровно столько, чтобы ее сердце оставалось восприимчивым к чужой беде.
— Что такое вос… воспри…
— Восприимчивым. Ты поймешь, когда станешь старше.
— Как Клаудия?
Бабушка засмеялась и прижала меня к себе.
— Да. Может быть.
* * *
Миссис Компсон замолчала и обвела взглядом комнату.
— Вот что для меня Элм — Крик, — сказала она. — Я люблю тут каждый дюйм, от дымовых труб до камня в его основании. И всегда любила. Как я могла так долго жить вдали от него? Почему я позволила гордыне разлучить меня со всем, что любила? Сердце разрывается, когда думаю о том, сколько времени потеряла напрасно.
Сара взяла миссис Компсон за руку.
— Не отчаивайтесь! Не теряйте надежду.
— Надежду? Если у меня и оставалась надежда, то она умерла вместе с Клаудией.
— Не говорите так. Вы сами знаете, что это неправда. Если бы у вас не было надежды, вы бы не попросили меня найти способ, как вернуть Элм — Крик к жизни.
— Молодая леди, кажется, я сама знаю, когда у меня есть надежда, а когда нет, — проворчала миссис Компсон, но боль из ее глаз исчезла.
Сара сжала ее руку.
