Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
С начала 1937 г. советская дипломатия начала дрейф в сторону изоляционизма. В марте 1938 г. эта линия безусловно возобладала. «Через очень короткое время европейский континент будет принадлежать немцам, которым будут противостоять лишь Англия и Советский Союз», предсказывал нарком М. Литвинов[503].
4 февраля 1938 г. Гитлер сместил с занимаемых постов имперского военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга и начальника Генерального штаба сухопутных сил барона фон Фрича и принял командование вермахтом непосредственно на себя. Так сильнейший институт государства потерял свою профессиональную – военную самостоятельность. Под непосредственным влиянием рейхсканцлера оказалась и дипломатия: в 1938 г. он, начав захватнические действия против соседних стран, назначил имперским министром иностранных дел «радикала» Риббентропа вместо «умеренного» барона фон Нейрата. После аншлюса Австрии в 1938 г. Гитлер стал стремиться к ликвидации Чехословакии как самостоятельного государства. «Гитлеризация Австрии предрешила судьбу Чехословакии»[504], – ориентировал Литвинов полпреда в Праге. «Судьбу Чехословакии можно считать предрешенной», – соглашался тот[505].
Сначала Гитлеру пришлось довольствоваться частичным решением: Германия получила Судетскую область, которая была занята 1 октября 1938 г. Вскоре чешские Богемия и Моравия были оккупированы и превратились в так называемый протекторат рейха[506].
Гитлер в конце 1938 г. не оставил ни йоты сомнений по поводу перспектив отношений с СССР: «Особенно важен для разгрома России вопрос времени… Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена и когда русским приходится преодолевать большие трудности в военной промышленности, созданной с посторонней помощью»[507].
«Тем не менее и сейчас нельзя недооценивать русских. Поэтому немецкое наступление должно вестись максимальными силами. Ни в коем случае нельзя допустить фронтального оттеснения русских. Поэтому необходимы самые решительные прорывы»[508].
Характерно, что и в советском внешнеполитическом ведомстве произошли принципиальные изменения. Сталин не остановился перед снятием Литвинова с поста наркома по иностранным делам и заменой его Молотовым, до этого назначения возглавлявшим Комиссию обороны Политбюро. Это случилось в начале мая 1939 г.
Позиция советского военного ведомства основывалась на двух, молчаливо принимаемых, допущениях. Во-первых, военное планирование исходило из предпосылки, что хотя потенциальным противником может оказаться любая комбинация империалистических держав, реальными мишенями для Красной армии могут быть только лимитрофы и ей нужно готовиться пройти их «крест накрест»[509].
Таким образом, наркомат обороны был ориентирован (и ориентировал других участников выработки внешнеполитических решений) на подыскивание оправданий для своей агрессивной позиции в отношении соседних стран. Во-вторых, военные исходили из того, что любая неподконтрольная им сила может оказаться враждебной. Стремление Польши избежать преждевременной конфронтации с Германией и СССР и превращения своей земли в поле их столкновения оказывалось достаточным основанием для того, чтобы считать ее разгром первоочередной задачей Красной Армии.
Наконец, основой военных приготовлений являлся изоляционизм, исключавший учет интересов других государств: «Войне противостоит только Советский Союз, только мы и наша славная Рабоче-Крестьянская Красная армия»[510], – постулировал нарком обороны Ворошилов.
Смыслом деятельности молотовского Наркоминдела стало выяснение наиболее благоприятных внешнеполитических условий для военного насилия, с которым отныне отождествлялись интересы СССР. Понятие «безопасность» утратило свою соотносимость с интересами других участников международной жизни: согласно сталинскому определению, «безопасность есть безопасность СССР»[511]. В отношениях военного ведомства и НКИД установился альянс совместного противостояния всему миру в интересах извлечения скорых выгод – альянс, поддерживаемый непосредственным контролем Сталина и его директивами.
Этот политико-военный симбиоз отчетливо проявился летом 1939 г. в «торге» СССР с европейскими державами, когда эстафета ведения переговоров передавалась от НКИД к НКО и обратно, Ворошилов вел диалог с англо-французской делегацией, а Молотов с МИД Германии. Осью, вокруг которой вращались эти переговоры, являлась отнюдь не проблема участия СССР в мировом конфликте против Германии, а обеспечение условий для советской оккупации соседних государств силами возможных партнеров Москвы.
Итак, во второй половине 30-х гг. у Сталина оставалось все меньше возможностей для политических игр с Германией. Точнее, какого-либо выбора у него уже не было. Отношения двух стран, претерпевшие значительные изменения – от военно-политического и промышленно-технологического сотрудничества до противостояния, – нуждались в радикализации.
Агрессор захватывал страны одну за другой, и Сталин все-таки должен был сделать окончательный выбор в своей германской политике. Нацистская Германия превратилась в основной очаг военной угрозы для СССР. Между обеими странами велась усиленная идеологическая и пропагандистская война. В то же время обе стороны пытались найти взаимоприемлемую формулу временного сосуществования – Гитлеру важно было развязать себе руки для начала военных действий на территориях, расположенных западнее России.
Советско-германские переговоры лета 1939 г. свидетельствуют, что главенствующей заботой Москвы являлась реализация ближайших военно-территориальных интересов, понимаемых как расширение периметра своего контроля. Политическая же проблема выбора союзника определялась в первую очередь тем, какая из противостоящих группировок предоставит СССР карт-бланш на осуществление диктата и насилия в отношении сопредельных стран.
Именно потому был найден выход – подписание пакта о дружбе и ненападении между СССР и фашисткой Германией, положившего начало Второй мировой войне и вошедшего в историю как Пакт Молотова-Риббентропа.
После переговоров на уровне послов и министров Гитлер и Сталин обменялись телеграммами.
Телеграмма Гитлера от 20 августа 1939 г.:
«Господину Сталину, Москва
1. Я искренне приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения как первую ступень в перестройке германо-советских отношений.
2. Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии. Поэтому Германия возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий. В этой ситуации имперское правительство решило действовать в полном соответствии с такими далеко идущими изменениями.
3. Я принимаю проект пакта о ненападении, который передал мне ваш министр иностранных дел, господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов.
4. Я убежден, что дополнительный протокол, желаемый советским правительством, может быть выработан в возможно короткое время…
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
