— Это глупая причина для того, чтобы отказываться от ребенка.
— Я так и знала, что ты подумаешь, будто я глупая. Потому и не хотела говорить тебе.
— Я не думаю, что ты глупая. И не говорил, что ты глупая. Я лишь сказал, что это глупая причина для того, чтобы отказываться от ребенка. Я не вижу с этим проблем.
— Не видишь. Конечно, не видишь. Это же твой ребенок. Ты можешь иметь детей. А я нет. — Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и моргнула.
— Стеф, я не понимаю. Мы столько раз обсуждали это. Даже до того, как попросить Нову…
— И ты меня уговорил. Сказал, что все будет в порядке. Но теперь мне не кажется, что все будет в порядке, Мэл. Мне кажется, я не справлюсь. Я чувствую свою привязанность к этому ребенку, но в то же время я чувствую пустоту. Я чувствую, что ты в любой момент можешь уйти к ней. И я всегда буду жить на краю, думая о том, когда она захочет забрать своего ребенка.
— НО ЭТО НАШ РЕБЕНОК! — заорал Мэл.
Это слово эхом разнеслось по холмам: «Ребенок-бенок-нок…»
— НЕТ, НЕ НАШ! — заорала я в ответ.
«Наш-наш-наш…»
— Это твой ребенок. Ее ребенок. А не наш.
Мэл смотрел мне под ноги, его глаза остекленели — точно так же, как в ту ночь, когда я поняла, что Мэл мне изменил.
— У меня нет никаких законных прав на этого ребенка. Несмотря на контракт, который мы подписали, если Нова передумает, она сможет избавиться от меня вот так! — Я щелкнула пальцами. — У меня нет никакой связи с этим ребенком. А что до эмоций… Эмоционально я никогда не смогу смириться с тем, что это не мой ребенок. Это твой ребенок, но он никогда не будет моим.
— Ты принимаешь таблетки? — спросил Мэл.
Удар ниже пояса. Это было неожиданно. Мэл никогда так не поступал, никогда не использовал это против меня.
— Принимаю я их или нет, это не изменит того факта, что я никогда не смогу полюбить этого ребенка, как своего собственного.
— Я не могу в это поверить.
— Это правда, Мэл. Я так чувствую. Вот почему я думаю, что для всех будет лучше, если ты уйдешь к Нове и своему ребенку. Я знаю, что ты очень хочешь этого ребенка. И я не хочу, чтобы ты упустил свой шанс остаться с Новой.
— Я всегда говорил тебе, что для меня дети не имеют значения.
— Все в порядке. Я знаю, что ты говорил не всерьез.
— Я говорил это совершенно серьезно. И ты относилась к ребенку серьезно. Когда ходила к Нове, чтобы проведать малыша. Когда говорила ему, что любишь его. Ты покупала книги. И я знаю, что ты покупала детскую одежду и прятала ее. Я видел, как ты радовалась. Вот почему я тебе не верю. Я думаю, что сейчас ты просто сомневаешься. Такое бывает. Вскоре ты изменишь свое мнение. — Мэл кивнул, будто уговаривая сам себя. — Нам сейчас обоим нелегко, и я уверен, что все родители испытывают такое перед рождением ребенка. Они боятся того, что могут почувствовать. Боятся того, что не справятся. Нам еще сложнее, ведь через пару недель нам придется рассказать о ситуации нашим семьям. В этом все дело. А когда тревога уляжется, ты вспомнишь этот день и поймешь, как это было глупо. Мы оба поймем. Потому что сейчас я ни в чем не уверен. Тогда я пойму, как это было глупо. То, что я поверил тебе. И накричал на тебя.
Я выразительно посмотрела на него. Такой взгляд я использовала с клиентами в юридической фирме, которые осмеливались предположить, что моя работа менеджера делает меня человеком второго сорта, а значит, со мной не нужно оставаться вежливой.
— Ты меня не понял, — ровным голосом произнесла я. — Этого ребенка не будет в моей жизни. Не будет в моем доме. Если ты все еще стоишь на своем, то все в порядке. Это твой выбор. Он будет означать, что у меня не будет и тебя.
— Ты заставляешь меня выбирать между ребенком и тобой?
— Нет, Мэл, выбор уже сделан. Мне не нужен этот ребенок. И ты не нужен.
— Я тебе больше не нужен? — ужаснулся он.
Сейчас Мэл был похож на маленького мальчика, испуганного, одинокого. Этот мальчик страшился того, что только что услышал. И он боялся чудовища, стоявшего перед ним.
— Пока существует твой ребенок, ты мне не нужен, — кивнула я.
Мэл попытался взять себя в руки. Ему нужно было успокоиться.
— Я люблю тебя, — решила я утешить его. — Люблю больше жизни. Я не хочу, чтобы ты упустил свой шанс. Я смирилась с тем, что у меня не может быть детей. Но у тебя-то они могут быть! И у тебя будет ребенок. А я никогда не стану частью этого. Не полностью. Ты будешь разрываться между нами. Поэтому если сейчас мы расстанемся, то тебе не придется разрываться. Тебе не придется принимать это решение через пару лет.
«О господи, я сейчас расплачусь!» — поняла я. Это оказалось сложнее, чем я думала. Я репетировала эту речь миллион раз за последнюю неделю, но впервые мне захотелось расплакаться.
Нас с Мэлом сблизили не его слова «Я люблю тебя». Не прекрасный секс. Не праздники, проведенные вместе. Не долгие вечерние разговоры. Не ночи, когда я лежала рядом с ним, слушая, как он дышит, и зная, что утром он все еще будет здесь. Нас сблизил его рассказ о матери. О ее болезни. Это позволило мне полностью отдаться ему. Настолько сблизиться с ним, насколько это только возможно для меня. Настолько, насколько я вообще могла сблизиться с другим человеком.
— Я обещал, что никогда не брошу тебя, — сказал Мэл.
— Все в порядке. Я не пропаду без тебя. Со мной все будет хорошо.
Мэл закрыл глаза. Сейчас он был похож на игрушечного солдатика, который вдруг остановился, потому что у него села батарейка. В нем не осталось сил, все, что двигало им, исчезло, и теперь Мэл мог только стоять.
Молча. Беспомощно.
— Я скажу Нове, что мы больше не хотим этого ребенка, — сказал он, когда десять минут прошли в тишине.
Все это время Мэл стоял, не двигаясь, словно один из холмов, на которые он собирался забраться.
— Но…
— Когда мы вернемся домой, я скажу ей, — перебил меня Мэл. — Скажу, что мы передумали. Что мы не можем взять на себя такую ответственность. Я скажу ей.
— Тебе не нужно так поступать, Мэл. Я же говорю, что ты можешь сойтись с ней. Завести с ней ребенка. Получить ее.
— Я сказал, что никогда тебя не оставлю. Нова поймет.
Она не поймет. Конечно, не поймет. Как кто-то может понять такое? Даже Нова, самая мудрая женщина из всех, кого я встречала, не поймет этого.
— Но что ей делать? Что она будет делать? Ты знаешь ее лучше всех на свете. Как ты думаешь, что она будет делать?
Он пожал плечами.
— Я не знаю.
— Ты полагаешь, она сделает аборт?
Мне показалось, что нож провернулся у Мэла в сердце, когда он услышал это. Вот почему мне потребовалась целая неделя на то, чтобы отрепетировать эту речь. Мне нужно было время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Чтобы принять такую возможность. Чтобы взять на себя такую ответственность.
