И тут все встало на свои места.
Дорога сделала неожиданный поворот, и впереди показался пустырь с белыми палатками ярмарки.
«А вот и ярмарка душ», — шепнул невидимый проводник.
— Ну, конечно же, это она, — пробормотал господин Натаниэль, словно всегда знал о ее существовании. Более того, он совсем забыл о Ранульфе и думал, что именно посещение этой ярмарки и является единственной целью его путешествия.
Они ступили на пустошь и заплатили за вход молчаливому старику. И хотя господин Натаниэль расплатился монеткой из неведомого ему металла, которого никогда в жизни не видел, его нисколько не изумил разрыв цепи причин и следствий, поскольку денежку эту он извлек из собственного кармана.
На первый взгляд ярмарка эта ничем не отличалась от доримарских. Оловянщики, сапожники, серебряных дел мастера выставляли свои товары; около шатров были привязаны коровы, овцы и свиньи; в других палатках можно было пропустить стаканчик и посмотреть всякие диковинные вещицы. Но вместо веселого и разнообразного гама, являющегося неотъемлемой частью любой ярмарки, здесь царило безмолвие, ибо звери вели себя так же тихо, как люди. Над полнейшим безмолвием висело ослепительное солнце.
Господин Натаниэль принялся обходить киоски. В одном из них метали маленькие стрелки в картонную мишень, где были нарисованы разнообразные небесные светила, а посередине Луна. Тот, чья стрелка попадала в Луну, получал право выбрать приз из груды различных блестящих предметов — золотых перьев, раковин, разрисованных узорами, ярко раскрашенных горшков, вееров, серебряных колокольчиков для овец.
«Точь-в-точь такие я видел у Хэмпи», — подумал Натаниэль.
В другом шатре находилась карусель, где серебряные лошадки чередовались с позолоченными колесницами, увы, утратившими свой блеск. Примитивное устройство приводилось в движение не механизмом, а ходившим по кругу живым пони. Движение карусели сопровождалось музыкой — мотивчиками, популярными в Луде в те дни, когда господин Натаниэль был еще мальчиком.
Одна мелодия сменяла другую.
Почерневшие кони и колесницы кружили без седоков, если не считать одного маленького мальчика, а бойкие мелодии звучали столь горестно и уныло, что лишь усугубляли общую атмосферу тишины и меланхолии.
Мальчик плакал — самозабвенно и безнадежно. Так, словно ощущал, будто обречен на вечное кружение вместе с этими мрачными конями и колесницами, с темным и терпеливым пони, под надтреснутую мелодию.
— Этот парнишка украден у смертных не так уж давно, — промолвил невидимый проводник. — Он еще может плакать.
К горлу господина Натаниэля подступил комок. Бедный маленький мальчик! Бедный маленький одинокий мальчик! Но о чем он напоминает ему, господину Натаниэлю? О чем-то болезненном и очень близком сердцу.
Круг за кругом совершал пони, снова и снова дребезжала музыкальная шкатулка, выводя тонкую и не слишком отчетливую мелодию.
Отчего же карий глаз ее смотрит не на нас?
А тому такая честь, у кого монеты есть.
Вульгарные куплеты эти на самом деле не были старыми. Однако господин Натаниэль не знал более древних, ему казалось, что их пела Утренняя Звезда, когда мир был еще совсем молодым. Ибо они говорили ему о детстве, приносили воспоминания… нет, чувство, запах, вкус полного невинной торжественности мира детей… мира, не знающего лукавства, не знающего юмора, не знающего вульгарности, когда и слова эти, и мотив казались чистыми и серебристыми, как напев пастушьего рожка.
Прислушиваясь, господин Натаниэль понял, что другие люди могут услышать здесь другие мелодии — те, которые насвистывал молочник, или выводила дребезжащая скрипка уличного музыканта, или нестройные голоса молодых гуляк, за полночь возвращавшихся из таверны, — если только именно их напевала им Утренняя Звезда.
Где твой, крошка-чаровница, красно-розовый платок,
Я скажу твоей мамаше, не заткнешь ты мне роток!
Круг за кругом совершали черненые кони и колесницы, увлекая за собой жалкого маленького наездника; круг за кругом накручивал пони — маленький, пыльный и прозаичный.
Господин Натаниэль протер глаза и огляделся; ему казалось, что он поднимается к поверхности из глубины вод, в которые неведомо как нырнул. Ярмарка постепенно оживала, тишина сменилась негромким гулом, уже можно было различить голоса, мычание коров, хрюканье свиней, трубные гласы лоточников, нахваливавших свой товар, — в общем, как это обычно бывает на ярмарке.
Он неторопливо отошел от карусели и углубился в толпу. В киосках шла бойкая торговля, особенно в тех, где торговали плодами.
Такие плоды он видел в таинственной комнате под Ратушей, их обнаружили также в часах его дедушки — плоды страны Фейри, однако у Натаниэля это не вызывало возмущения.
В горле у Натаниэля вдруг пересохло от жажды, однако утолить ее он мог лишь одним из этих наливных и прозрачных плодов.
Торговавшая ими морщинистая старуха предложила ему выбрать:
— Три штуки на один пенни, сэр! Вам уступлю — четыре штуки на пенни, ради прекрасных глаз вашей Хейзл, милок! Сочные, как роса на цветке, — четыре штуки на пенни, добрый господин. Берите же!
Тут Натаниэль вспомнил одну из сказок, которую ему рассказывала Хэмпи, — о том, как младшему сыну говорили, что нельзя брать ничего съестного у незнакомых людей. Поэтому он решил не прикасаться к этим плодам и сказал:
— Нет, спасибо, как-нибудь в следующий раз. — И он отвернулся от прилавка.
Но кому принадлежит этот пронзительный голос? Наверняка одному из лоточников, чьи прибаутки или невидимый глазу товар обладали особым качеством, если судить по собравшейся вокруг толпе. Голос показался Натаниэлю знакомым, и любопытство заставило его присоединиться к остальным.
Со своего места он мог видеть только рыжую макушку, однако слышно было просто превосходно.
— Не упустите своего счастья, джентльмены! Красота не вечна, она портится словно яблоки. Яблоки! Четыре очка тому, кто попадет ей в грудь, шесть, если в рот. Кто первым наберет двадцать очков, получает девицу. Не смущайтесь! Ни яблоки, ни красота не вечны, и то, и другое подтачивает червь. Подходите, подходите, джентльмены!
Да, голос этот ему знаком. И господин Натаниэль начал протискиваться вперед. Толпа оказалась на удивление уступчивой, и он без всякого труда пробился в самый центр, где на деревянном помосте жестикулировал, кривлялся и вертелся не кто иной, как его собственный конюх, негодяй Вилли Клок в костюме арлекина. Но что там Вилли Клок. Прямо на помосте росла яблоня, к ней была привязана его родная дочь Прунелла, а рядом с ней в горестных позах застыли прочие Цветочки Кисл.
И тут господин Натаниэль ощутил уверенность в том, что находится не только в придуманной им же самим истории, но к тому же во сне — причудливом, нелогичном, соединяющем в себе клочки реальности, к которым он мог добавлять все, что пожелает.
