– Ты сегодня была в Монтгомери? – спросила Касси, глядя на ее отражение. – Видела, как ты выходила из автобуса, вот и подумала.
– Да. Погуляла по магазинам, посмотрела.
– Обошлось без неприятностей?
– Без.
– А то на днях были. Ты не слыхала? В Мэйбери. Там, конечно, цветные уже три недели как отказываются ездить автобусами, и я вообще-то им сочувствую, самую капельку, понимаешь? Не велика радость – всю жизнь ездить на задних местах. По-моему, так им давно пора иметь собственные автобусы.
Она помолчала, потом опять заработала ножницами.
– Но на прошлой неделе в Мэйбери крепко схлестнулись. До драки дошло. Я слышала, одного цветной парня здорово порезали… – Касси отхватила прядь. – Сейчас, Элен, тебе надо быть осторожной. По нынешним временам ездить автобусами небезопасно…
– Я съездила хорошо, все было спокойно.
– Как поживает мама? – Касси явно решила сменить тему. Она остановилась, ее доброе лицо помрачнело. – Я по ней очень скучаю, Элен. Я хочу сказать, я знала, что ей нездоровится, но уж никак не думала, что она вот так, разом, возьмет и уйдет.
Элен опустила глаза. Мать ушла из салона Касси Уайет месяц назад.
– С мамой все хорошо, – тихо произнесла она. – В полном порядке.
– Дай-то бог, золотко, – вздохнула Касси. – Мы с твоей мамой старые приятельницы…
Элен уловила в ее голосе жалость. Она догадывалась: Касси знает, что мать сидит без работы; это, должно быть знали все в Оранджберге. Элен задрала голову.
– Возможно, мы скоро вернемся в Англию, – гордо заявила она. – Через год, когда я закончу школу. Мама сейчас занята – все рассчитывает и вообще.
– Конечно, золотко.
Касси словно замкнулась. Замолкла. Сняла с Элен простыню, тряхнула – на пол водопадом посыпались медовые пряди.
– Сейчас мы их вымоем и уложим, а после я посажу тебя под сушилку, о'кей?
Элен казалось, что она сидит под сушилкой уже много часов. Колпак обдавал голову невыносимым жаром, стальные бигуди и шпильки, которые приладила Касси, раскалялись с каждой минутой. Элен полистала «Редбук», проглядела потрепанный номер «Тайм» двухлетней давности. Закрыла журнал. Впереди ее ждал целый мир – Голливуд, Нью-Йорк, Англия, Европа.
Нед Калверт бывал в Европе – сперва на фронте, потом ездил и отдыхать. Они с миссис Калверт повидали Лондон, Париж и Рим. Останавливались, какой рассказывал, в лучших гостиницах; ходили в театры, музеи, картинные галереи. В Лондоне были на скачках, в Париже катались по Сене на речном трамвайчике. В Риме, по словам миссис Калверт, мужчины совсем невоспитанные.
Она отложила журналы. В другом конце салона укладывали прическу матери Сьюзи Маршалл. У нее были ярко-рыжие волосы, крашеные и завитые в мелкие локоны. Касси подкрашивала их у корней. Элен в зеркале встретилась взглядом с миссис Маршалл; та посмотрела на нее как на пустое место.
Провинциальная тоска. Так ее называла Присцилла-Энн – тоска долгих часов после школы, когда они ошивались за стадионом, чувствуя себя словно в клетке, злые и раздраженные.
Теперь Присцилла-Энн была обручена с Дейлом Гарретом; поговаривали, что он ее обрюхатил. Осенью они собирались венчаться и перебраться в большой дом – подарок на свадьбу – в новеньком жилом районе, который Мерв Питерс возводил на окраине Монтгомери. Мерв Питерс резко пошел в гору. Присцилла-Энн ликовала. Так, по крайней мере, слышала Элен, поскольку после того вечера в ресторане «У Говарда Джонсона» Присцилла-Энн перестала с ней разговаривать. В классе она не садилась с ней за одну парту, и другие брали с нее пример. Элен Крейг – прокаженная.
Она сжала зубы. Наплевать. Пусть девчонки болтают, пусть мальчишки ухмыляются. А что, в Монтгомери тоже нападает провинциальная тоска? Она не знала, но надеялась. Пусть-ка Присцилла-Энн ею помучается – и как следует. В одном Элен была уверена: с нею этому не бывать. Она уедет. Скоро, скоро в один прекрасный день она навсегда покинет Оранджберг и возьмет мать с собой. Отправится в Англию, Европу, может, даже в Париж. Она станет богатой и известной, такой известной, что ее слава докатится даже до оранджбергской глуши. И тогда, быть может, она как-нибудь заглянет сюда, приедет в большом «Кадиллаке», разряженная, усыпанная драгоценностями, – и вот тогда уже она будет смотреть на них как на пустое место: на всех мальчишек из Селмской средней школы, на приятелей и приятельниц Присциллы-Энн; смотреть так, словно их не видит. Как они сейчас на нее глядят.
От сушилки у нее разболелась голова. Она закрыла глаза и постаралась вернуться к своим мечтам, твердо внушая себе, что никакие это не пустые мечты, потому что обязательно сбудутся. Всего этого можно добиться, верила она, если проявить решимость и уверенность.
А самая заветная мечта – тогда и мама станет счастливой. Элен найдет для нее чудесное жилье, у мамы будут любые наряды, какие захочется, и больше ей никогда не придется переживать из-за денег. К тому же она поправится. Элен видела, что матери нездоровится. У нее постоянно был очень усталый вид, она с трудом передвигалась по комнаткам, словно силы окончательно ее покинули. Она сильно похудела и почти ничего не ела; кожа у нее стала желтоватой и тусклой, как бумага. Уйдя от Касси, она подрабатывала портновством – шила, перелицовывала, однако этих денег, понимала Элен, не хватает на жизнь.
Элен хотела бросить школу и пойти работать, но, когда заговорила об этом, мать страшно расстроилась. На скулах у нее выступили знакомые красные пятна, она начала дрожать. Элен обязана закончить школу, заявила она. Так нужно. В жизни без среднего образования ничего не добиться.
Элен не соглашалась. Она читала газеты и журналы, слушала радио и считала, что в жизни можно добиться очень многого как со средним образованием, так и без него. Преуспевают и певцы, и спортсмены, и танцоры, и писатели, и кинозвезды, и манекенщицы, и люди вроде Мерва Питерса, которые, начав с малого, выходят в большой бизнес. Красавицы тоже преуспевают, а она ведь красива. Теперь она и сама это знала, наконец до нее дошло, что так оно и есть. Она видела свою красоту не в зеркалах, а в глазах ребят, в глазах мужчин. В глазах у Билли, у Неда она замечала те самые ответные пристальность, напряжение и завороженность, которые позволяли ей ощутить свою власть, делали счастливой, придавали уверенность.
Ибо она знала, просто знала: что бы ни случилось, бросит ли она школу, окажется бездарью, не сможет играть – красота как была при ней, так и останется. Единственное надежное оружие в ее арсенале: красота. Если подведет все другое, можно будет положиться на красоту. Красота вызволит ее отсюда.
Выходя из салона, она наградила мать Сьюзи Маршалл лучезарной улыбкой. «Погоди, старая сука, – подумала она про себя, – я еще тебе покажу…»
Войдя в прицеп, Элен обнаружила, что матери нет, и облегченно вздохнула. Ей не хотелось, чтобы мать видела полиэтиленовые пакеты с маркой магазина. И без того придется как-то объяснять, откуда взялось платье, она как раз выдумывала правдоподобную историю, но, если мать заметит пакеты, врать будет сложнее.
