— Согласен, — поддержал скульптора Котюков. — Без нового нельзя, выбора тут нет, иначе ход истории остановится, но в сути своей оно должно работать не на время, а на вечность. Время — мишура, вечность — всё.
Мне удалось протиснуться к Даше, которую я наконец-то обнаружил неподалеку. А вот Павел куда-то делся. Еще когда мы входили в трапезную, нас раскидало в разные стороны.
— Ну, как ты? — шепотом спросил я. — Не скучно?
— Тс-с! — ответила она, приложив палец к губам, будто я оторвал ее от интересной лекции. И вообще она какая-то странная была, неузнаваемая. И ничего не ела.
— Хочешь, я украду тебе хотя бы апельсин? — предложил я. — Или пойдем по теплоходу прогуляемся? Там, внизу, есть кают-кампания, бар.
— Нет, здесь постоим, — мотнула она головой. — Никуда не надо.
«Хорошо, — подумал я. — Здесь, так здесь, главное — вместе».
А за столами, там временем, продолжалась «перекличка».
— …Не надо нам вообще ничего нового, — говорил Иерусалимский. — И реформы никакие не нужны, глупость это. Ежели на корабле, во время плавания, ремонт делать, так он потопнет. Так, что ли, Тарас Арсеньевич?
— Дурак ты, Петр Григорьевич, — ответил ему капитан, что-то пережевывая. — А если тебя обстоятельства застали после шторма в море? Пробоина, скажем. До дока тянуть? Не дойдешь, на дно ляжешь. Латать надо дыру, пока не поздно.
— Аллегория понятна, — сказал «мэрский деятель». — Дыр у нас на нашем государственном корабле много, это верно. Но ждать порта-приписки некогда, нужно всем вместе навалиться. Хором.
— Хором петь полезно, — заметил Котюков. — А для каждой дырки свой специалист требуется. Вот вы кто по профессии?
— Я-то? Инженер-гидролог, — ответил «мэрский деятель».
— А почему же тогда в правительстве Москвы культуру курируете?
— Его туда «посадили», — засмеялся писатель. — И поливают из леечки, чтобы не засох.
— Вот-вот, так у нас везде, — продолжил Котюков. — Врачи на рынках петрушкой торгуют, учителя за шмотками в Турцию гоняют. Книги пишут парикмахеры и бывшие милиционеры, а в Думе артисты заседают. Оттого и бардак, нет порядка. Человек хлебное место ищет, а не работу по душе.
— Позвольте, а зарплата «по душе» какая? — заявил кинорежиссер. — Это ведь тоже учитывать надо. Слёзы, а не заработок. Даже я не могу свой фильм три года снять. Культура гибнет. И гидрология тут не виновата, просто идей нет. Сплошные кальки с Запада.
— Куда ж они делись, идеи-то? — спросил Меркулов. — Вот я ими не обделен. Смотреть надо шире, глубже — и увидите. В одном только прошлом России огромное богатство. На сто лет вперед хватит. Не надо идеи вымучивать, стоит лишь обратиться к одному Сергию Радонежскому.
— А молодежь поймет ли? — усмехнулся писатель. — Им ведь чупа-чупс подавай, сладенькое. Что им Сергий? Они и не слышали про такого. Не знают даже, кто Великую Отечественную войну выиграл, говорят, вроде бы немцы. Потому что живут лучше.
— Молодежь не виновата, системного образования нет, — сказал Игнатов. — И нет уже почти никаких духовных ценностей. Всё за копейки распродано. А идеи общей, объединительной, также не существует. Знаете, в чем она, на мой взгляд? В Царских Вратах.
Я даже вздрогнул, услышав его слова. Инстинктивно нашел руку Даши и сжал ее ладонь. А Игнатов продолжил, будто повторяя мои недавние мысли:
— Это вход ко Престолу Господа, вот куда нам всем нужно стремиться: и правым, и виноватым, богатым и бедным, счастливым и несчастным, идти к ним, не оглядываясь, не запинаясь, не слыша криков толпы, все другие врата ведут в ад. Пасть перед ними на колени и ползти, если идти не в силах. В кровь обдери всего себя, а ползи. Тогда победишь врага, сидящего внутри тебя. Внешние-то враги — что? Тьфу, мелочь, самообман, в принципе. Мы их сами себе выдумываем. Потому что себя-то и боимся. От себя другими заслоняемся. А внутри тебя — смерть, это и есть-то твой главный враг. Но и она перед Царскими Вратами — ничто.
Игнатов резко замолчал, не в силах сам справиться со своими словами, налил себе рюмку водки, половину расплескав, и залпом выпил. Некоторое молчание наступило в трапезной.
— Ты, Сергеич, не переусердствуй, — пробасил отец Кассиан. — Больно круто взял. Но за Царские Врата и я выпью.
— И я, — добавил Борис Львович.
Я всё еще не отпускал Дашину руку, а она вдруг тихо сказала:
— Мне надо с тобой серьезно поговорить, Коля.
— Конечно, когда? — поспешно ответил я.
— Лучше всего — сейчас. Может быть, другого случая и не будет.
Мне ее слова совсем не понравились. Чем-то холодным на меня повеяло, будто ветерок прошел. Даша выглядела очень серьезной и бледной. «Совсем переменилась», — подумал я.
— Говори, — сказал я. — Или пойдем на палубу?
Но нам не удалось перемолвиться. Котюков постучал рюмкой о бутылку, призывая всех к тишине.
— А теперь, господа, прежде чем нам подадут жаркое, приглашаю всех на одно мероприятие, — сказал он. — Нас ждет сюрприз. Немного проветримся и выйдем на палубу.
Гости начали выходить из трапезной, мы с Дашей задержались, и тут я увидел, наконец, Павла. Он вышел из-за декоративной колонны, а за ним шел Заболотный.
— Фейерверк будет, — шепнул мне Мишаня. — Уж я-то знаю. Видел, как петарды из джипа сгружают.
— Даша! — позвал я, но она уже скрылась за дверью.
Все дальнейшее происходило как в каком-то голливудском боевике. Но сценарий, в котором мне довелось принять участие, написала сама жизнь. Может быть, лишь кто-то из присутствующих его слегка поправил. Так потом, анализируя события, мне казалось. Во-первых, я не отставал от Даши, всё хотел с ней переговорить, но она, на сей раз, почему-то отмалчивалась или уклонялась от темы. Впрочем, сама тема была мне вообще не ясна. Во-вторых, Павел…
Он стоял вместе с нами на палубе /мы выбрали местечко на корме/, смотрел на пристань, где готовились подпалить петарды, а взгляд становился всё более и более бесцветным. Зубы его были крепко сжаты, на лбу выступили капли пота. Иногда он сильно тер виски пальцами. Я понимал, что у Павла начинается приступ, но всё продолжал приставать со своими расспросами к Даше. А тут еще Заболотный трещал вокруг нас без умолку. Словно заведенный. На палубе толпился народ, смеялся, балагурил, а Игнатов с Котюковым стояли на капитанском мостике. Они о чем-то мирно беседовали. Скоро к ним присоединился и Меркулов. Я видел Бориса Львовича, облокотившегося о перила, атамана Колдобина рядом с ним, прохаживающихся по палубе Иерусалимского с отцом Кассианом, Свету со своим крепышом-камнерезом, всех. Но мысли мои были заняты только Дашей.
Тут она вдруг наконец-то посмотрела на меня и произнесла:
— Мы с тобой, Коля, наверное, больше никогда не увидимся.
— Что? — я действительно не расслышал, поскольку вокруг было необычайно шумно. Она повторила.
