— Филька! Филимон! — окликнула Катерина. — Своих не узнаешь?
Пес, похожий на грязно-белую овцу, какие бывают у самой ленивой деревенской хозяйки, повернул голову, блеснул глазами.
— Ты меня не видишь? Или не узнаешь? — корила его Катерина. — А где привычный жадный мужской взгляд? — тараторила она, стараясь избавиться от напряжения. Все, все, уверяла она себя. Вадим сказал, значит, сделает.
Что-то в голосе Катерины заставило пса снова повернуться к ней, придержать шаг. Четыре лапы не первой свежести, как и вся шкурка, замерли на бетоне, который был на тон светлее цвета лап.
— Ну во-от, давай погла-адимся, — бормотала она, а Филимон смотрел мимо нее. — Понятно. — Она убрала руку, которой почти коснулась его головы. — Ты ходил гавкаться. Недоволен результатом?
Филька шел чуть впереди, гордо расправив хвост. Гаражный сторож, увидев парочку, поздоровался первый.
— Катерина, ты прямо кобелиная дрессировщица.
— А что такое?
— Охрип от гавканья. Бегал к забору. Я думал, опять помчится.
— К той лохматой парочке? — спросила Катерина.
— Ага. На, поешь. — Сторож поставил кастрюльку под лестницу, ведущую наверх, в башенку. Мужчины украсили ее на зависть окружающим. На вершине не какой-нибудь петух или рыцарь — таких в магазинах пруд пруди. Умелец выточил полногрудую наяду, покрасил золотой краской. Когда грудь вперед — все знали: южный ветер, корма вперед — северный.
— Ван Саныч, — так все для краткости называли сторожа, — ну зачем ему это гавканье? Эти псы не вылезут из-за забора, один нос проходит в щель под бетоном. Филька тоже к ним не протиснется. — Катерина с сожалением смотрела на Филимона. — Это что, что-то чересчур мужское, да?
Сторож сложил руки на груди, с нескрываемым удовольствием наблюдал за проявлением аппетита гаражного пса Филимона.
— Конечно, мужское. Неистребимое, — хмыкнул он. — Ты слыхала, как мужики орут друг на друга? Заметь, даже те, которые считаются интеллигентными. Филимон наш тоже не из-под забора, сама знаешь. У него отцы-матери хороших кровей.
Она кивнула. Все знали историю Филимона — последнюю любовь старого сторожа, уже ушедшего со службы.
— Как все животные, мужчины заводятся весной. На работе — друг на друга, в автобусе тоже. Точно как Филимон. Главное — откричаться. — Он хмыкнул. — Кровь играет. Моя жена поначалу кидалась успокаивать, когда при ней орали. Потом, с опытом жизни, так сказать, перестала обращать внимание, говорит, кобелиный гавк начался. Легкие прокачивают.
Филимон ел аккуратно, хотя было видно по его торчащим крестцовым костям под нечесаной шкуркой, как отощал за минувшую весну. Катерине нравилась его нежадность. Когда она приносила ему кости, он не хватал, а брал.
— Ну что, домой? Счастливо. А за Фильку не переживай. Он от этого только здоровеет. И за мужиков, когда они орут, тоже. Знай: когда орут, заземляются. — Он засмеялся.
Сколько же она еще не знает о жизни такого, что известно другим! А сколько того, что другим неизвестно!
Ее жизнь, думала она, складывается из странных кусков. Как будто лепится из разных людей — умных и не очень, знающих что-то неведомое и не знающих известное всем. Она чувствовала себя старой, взрослой, юной и ребенком. Этот внутренний хаос утомлял, ей хотелось стать единой, цельной.
И кажется, она начинает понимать все отчетливее — это может сделать один человек. Вадим.
Он рассказывает ей, какая она, а она удивляется. Никогда не думала, что у нее самые красивые в мире руки. Они казались большими и неухоженными, с короткими пальцами. Вадим сказал, что у нее самые красивые в мире руки. Она посмотрела — и правда, ничего себе. Он сказал, что у нее самая изящная стопа, а она думала, что все видят, как выпирает косточка на большом пальце. Всегда видела только ее, стоило взглянуть на правую ногу.
Она усмехнулась. Он сказал, что у нее самая тонкая в мире талия, самая нежная кожа и много чего еще…
Неправда, что мужчины любят некрасивых. Они любят только красивых. Потому что красивыми становятся от любви. Глупый вопрос "Да что он в ней нашел?" задают те, кого никогда не любили. И кто сам не любил. Не любил — значит, никому не рассказывал, какой он умный, красивый, самый лучший…
30
Ксения Демьяновна вздохнула, оперлась на грабли, которыми сгребала скошенную траву на лужке. Никогда прежде не предполагала, какое приятное и увлекательное занятие — косить траву литовкой — старинным крестьянским инструментом. Она пробовала триммером, но он слабак на фоне обычной деревенской косы.
Все оценивается с той позиции, на которую встанешь. Взять ее. Если говорить о чувстве, которое она испытала с Вечным Другом, после чего родился Федор, то это счастье.
А чем рождение Федора стало для Катерины? Обвалом всей жизни.
Она сделала еще несколько плавных гребков, теплый, нагретый солнцем запах волглого после утренней росы сена успокоил сердце. Болезнь, не она первая заметила, меняет человека. Особенно тяжелая, она дает ему что-то вроде второго шанса — проживи по-другому.
Ксения Демьяновна думала, что если бы не болезнь, да еще такая суровая, как сложились бы ее отношения с Катериной, с Федором, даже с Вечным Другом? Наверное, она всех бы оттолкнула от себя, а закончила дни, как старушка, которая недавно умерла. Она разучилась говорить, а значит, до этого — мыслить и чувствовать. Это означало голод души. Потом разучилась есть. А это означало голод тела. Всему конец.
Когда ее жизнь в Доме на Каме только начиналась, когда Ксения Демьяновна металась между здоровьем и нездоровьем, она казалась себе похожей на яйцо, из которого вылупилась Катерина. Скорлупа разбилась, потом она долго склеивала ее, а много позже из нее вылупился Федор.
Несколько дней она жила с этим видением, не в силах объяснить самой себе, что это — реальность, о которой никто не думает, или глюки?
Катерина привозила лекарство, она смотрела на свою дочь, испытывая странное раздражение. "Это ведь из-за тебя, — хотела она сказать, — я, твоя мать, рассыпаюсь. Почему я — развалина? А если так, ты обязана меня снова соединить…" Она не хотела видеть Федора, потому что он казался ей тем, кто окончательно разрушил ее.
Но позднее, когда лекарства заставили здоровые участки мозга взять на себя нагрузку тех, что сдались накату жизни, как говорила она себе, она взглянула на события иначе. Ее гневный протест, вспыхнувший против дочери и сына, — естественная реакция.
Потом она увидела, чем обернулась для Катерины ее взбалмошная жизнь, в которой она устраивалась так, как хотела. Мать и дядя, а не она занимались Катериной, а когда появился Федор, то дочь занималась им.
Она должна просить у Катерины прощения, а не злиться.
Но дочь приобрела опыт, внезапно прорезался голос — ага, здравомыслящей гусыни, пришло на ум. Не случайно на лужайку устремились гуси, которых в этом сезоне купил доктор Верхотин. Гусята подросли благодаря неустанным заботам обитателей Дома.
