Он бросил угрожающий взгляд на большой складской двор и вывеску – «Донован и сыновья».
Потом, пообещал он себе. Потом. Если этот погонщик погубил Виолу, его склады еще до наступления ночи превратятся в груду пепла.
Показалась жалкая кучка кирпичных лачуг. Взгляд Хэла посветлел при виде единственной лачуги, которую украшали розы.
Он быстро подошел к хижине и остановился. Маленькая лачуга имела единственное окно, которое было разбито. Рваные занавески на нем слегка раздувались поднятым ветром.
Хэл сглотнул, воротник внезапно показался ему тесным. Он помнил о дырках от пуль в своем пыльнике – знаках внимания апачей, полученных по пути в Рио-Пед-рас. Даже его новая широкополая шляпа приобрела парочку таких дырок, отчего Хэл больше походил на погонщика или речного пирата, чем на лоцмана. Не в таком виде хотелось бы ему уговаривать свою любимую сестру простить своего кающегося старшего брата.
– Виола! – Он легонько постучал в дверь. И очень удивился, когда дверь от его прикосновения подалась и медленно открылась. Сердце у него екнуло.
– Виола! – снова позвал он и вошел. Унылое помещение, освещенное солнечным светом, оказалось пустым.
Кирпичные стены лачуги, оклеенные облезлыми страницами, вырванными из журналов и каталогов, говорили о жилище бедняков. Крыша из непромокаемого брезента прорвалась в углу, скорее всего от сильного ливня. Мыши пробежали по утрамбованному земляному полу и скрылись в темноте.
Хэл вспомнил, при каких обстоятельствах он видел сестру в последний раз, и сердце у него сжалось.
Она стояла посреди своей спальни лицом к нему, одетая в элегантное темно-синее утреннее платье от Уорда, знаменитого модельера. В комнату лился свет из большого эркера. Китайская мебель в стиле чиппендейл, перешедшая им от матери бабки Линдсея, и бесценный аксминстерский ковер, который адмирал выиграл в карты, украшали просторную комнату. Стены оживляли китайские обои ручной росписи, на окнах висели шелковые парчовые занавески.
Все в той комнате оставалось таким, как в памятное апрельское утро 1865 года. Капитан приказал, чтобы здесь ничего не трогали до возвращения дочери, и его приказание – одно из немногих, которое не вызвало сопротивления у Хэла.
– Боже мой!
Хэл убежал из дома в четырнадцать лет и нанялся юнгой на Миссури. Поначалу ему пришлось нелегко, он едва зарабатывал на жизнь. Он дрался с пиратами, посещал игорные салуны и публичные дома в самых худших поселках к западу от Миссисипи.
Горло у него сжалось. Редко ему приходилось видеть, чтобы жилище так явно вопило о попытках выжить, как стоявшая перед ним заброшенная лачуга. Подумать только, его любимая сестра жила здесь…
У окна валяется разбитая бутылка из-под виски, рядом рассыпаны сухие лепестки желтых роз. Острые края бутылки покрыты засохшей кровью.
– Господи, Виола. – Колени у Хэла ослабели, и он опустился на пол рядом с проклятой бутылкой. Дрожащим пальцем он прикоснулся к острым, как бритва, краям и едва удержался от слез.
Вот до чего довел его сестру брак с пьяницей-симулянтом. Лачуга на краю цивилизованного мира, лачуга, в которой нельзя держать даже осла.
Если бы он проявил больше братской заботы, если бы он не пошел против нее, если бы он откупился от Росса, на что намекал недоумок, с ней ничего бы не случилось.
У Хэла затряслись плечи. Ветер крепчал, лепестки роз взлетели в воздух в крохотном саду, который, видимо, принадлежал Виоле.
На его глаза навернулись слезы. Ок никак не мог сдержать их. И они полились ручьем, превратившись в поток. И вот он уже плакал, как не плакал с той ночи, когда убежал из дома.
Виола отодвинулась от пианино и закинула руки за голову. Сначала она наклонилась влево, потом вправо, начав серию упражнений, которые делала, с тех пор как начала учиться музыке в Цинциннати. С их помощью она приходила в себя после работы на прииске, когда стала женой рудокопа. Теперь они помогали облегчить ей последствия ночи, проведенной в постели Уильяма.
Она подумала об Уильяме и улыбнулась. Он обещал ей, что она будет летать, и так оно и оказалось, она летала не хуже птицы. Он тоже получил наслаждение не меньшее, чем она. А утром он встал так поздно, что едва успел побриться перед уходом – принять ванну уже не оставалось времени.
Виола мурлыкала, радуясь, что ей удалось хорошо отвлечь его от тревожных мыслей. Вдали послышался раскат грома. Нужно придумать на сегодняшний вечер что-то еще. Может, он почитает ей стихи, перед тем как лечь в постель; в гостиной лежал томик сонетов Элизабет Баррет Браунинг.
– Миссис Росс! Какой-то мальчишка только что принес вам записку.
В дверях стоял Абрахам, как всегда спокойный, в респектабельном черном костюме.
– От мистера Донована? – И Виола нетерпеливо схватила записку.
– Нет, мэм. Ее принес кто-то из поселковых, она не от мистера Донована.
Виола нахмурилась, глядя на затейливый почерк. Почерк ей не знаком. Пожав плечами, она развернула послание и быстро прочла.
– Господи, миссис Грэм стало хуже, и она просит меня немедленно прийти.
– Я провожу вас, миссис Росс.
Виола встревоженно посмотрела на небо. На западе оно почернело почти как деготь, что обещало сильную грозу. Если поторопиться, они доберутся до дома Грэмов еще до дождя.
– Да, конечно. Я только надену новую шляпку, и мы пойдем.
Сегодня она оделась необычайно пристойно – полная противоположность вчерашнему вечеру: бледно-синее платье для прогулок из толстого льна, обшитое белыми и голубыми лентами, и такая же шляпка. Белье из тонкого батиста, отделанного изящной синей лентой и вышивкой. Даже на Джульетту такое могло бы произвести сильное впечатление.
Виола и Абрахам быстро прошли по Мэйн-стрит и вошли в магазин. Мистер и миссис Грэм жили над магазином, и тех посетителей, которых ожидали, внизу обычно встречал мистер Грэм.
В магазине стояла странная тишина, отсутствовали обычные неторопливые покупатели, никто не обсуждал последние безумные пари. Вдоль стен шли полки с бутылками и консервными банками. Витрины с более дорогими товарами вроде револьверов стояли неподалеку от стен вперемежку с массивными прилавками, под которыми хранились товары.
Хозяина магазина вообще нигде не видно, разве что он скрывался под одним из таких столов.
Виола медленно поворачивалась, озираясь, и обратилась к Абрахаму:
– Вы не могли бы посмотреть, нет ли мистера Грэма снаружи? Я еще поищу его здесь.
– Хорошо, миссис Росс, но стойте так, чтобы я мог вас видеть.
– Конечно.
И она повернулась к боковой двери, недоумевая, что же произошло, и задела тяжелый прилавок.
Вдруг чья-то рука прижала к ее носу и рту тряпку, от которой разило чем-то тошнотворно-сладким, а другая рука тут же прижала ее к сильному телу.
