– Смотри. – Он перелистывает на последние страницы. – Здесь ты в сознании!
Ты читаешь: «Астронавт Хестер открывает глаза и осматривается».
– Вот, он же в сознании!
– Надо же!
– Понимаю, немного. Но я не хотел перегружать тебя на первых же после выздоровления съемках.
«Уж точно не перегрузил», – думаешь ты и листаешь сценарий в приемной перед кабинетом томографии, перечитывая описания сцен, где ты всего лишь лежишь трупом.
Серия полна действием. В особенности много экранного времени получил лейтенант Керенский – он пилотирует шаттл, а потом бежит по взрывающимся коридорам на фоне людей в красном, протыкаемых обломками рушащихся кругом переборок. Сценарий еще бессвязнее и нелепее, чем обычно в «Хрониках „Интрепида“». У Вайнштайна неплохо получаются диалоги, и действие тоже, но ни он, ни его подчиненные, кажется, не слишком заинтересованы в сюжете. У тебя сильное подозрение: если знать больше о научно-фантастических телесериалах, можно без труда определить, откуда и что содрали Вайнштайн и компания.
«Эй, эта нелепица оплатила твой колледж, – напоминает часть твоего „я“. – И заплатит за твою томографию».
Справедливо подмечено, думаешь ты.
Но ведь вполне разумно ожидать от семейного бизнеса чего-нибудь получше бессмысленного и нелепого развлекательного продукта, неотличимого от любого другого бессмысленного и нелепого развлекательного продукта. С тем же успехом можно выпускать пластмассовые вешалки.
– Мэттью Полсон? – спрашивает оператор томографа.
Ты глядишь, киваешь.
– Мы готовы, прошу вас.
Ты заходишь в комнату с томографом, медик показывает, где переодеться в больничный халат и оставить свои вещи. Рядом с аппаратом не должно быть ничего металлического. Ты раздеваешься, залазишь в халат и выходишь. Оператор же смотрит в твою историю.
– Кажется, вы здесь уже были и, вероятно, помните, что нужно делать, – говорит он.
– Вообще-то, я не помню, был ли здесь раньше. Потому, собственно, я и здесь.
Оператор снова глядит в медкарту и слегка краснеет.
– Простите, – бормочет он. – Я не всегда такой болван.
– Когда я был здесь в последний раз?
– Чуть больше недели назад, – отвечает он и хмурится, перечитывая. – Кажется, ваши данные перепутались с чьими-то еще.
– Почему вы так думаете?
Оператор глядит на тебя пристально:
– С вашего разрешения, я пока не стану отвечать. Если это результат путаницы – в чем я уверен, – то я не хочу отвечать за разглашение информации о другом пациенте.
– Хорошо. Но вы же можете сообщить мне мои данные?
– Само собой. Это же ваши данные. Но давайте сейчас сосредоточимся на процедуре.
И он велит тебе лечь на стол и задвигает твою голову и туловище в клаустрофобически тесную трубу.
– Ну и что, по-твоему, высматривал медик? – интересуется Сандра во время вашего совместного ланча в «Китайском бистро П. Ф. Чанга».
Китайское бистро ты не слишком любишь, но к нему – по причинам, объяснению не поддающимся, – питает слабость Сандра, а ты все еще питаешь слабость к Сандре. Ты встречаешь ее у бистро, видишь ее впервые после аварии, и она утыкается носом в твою жилетку, чуть не плача от радости, обнимает – но быстро выпускает, отступает на шаг и угощает шутливой оплеухой за то, что не позвонил ей раньше. Затем вы оба заходите в то место, где подают претенциозную разномастную снедь.
– Не знаю, – отвечаешь ты. – Я хотел взглянуть в карту, но оператор сразу велел мне одеваться и сказал, что результаты сообщат потом. Я не успел и штаны натянуть, как он был таков.
– Что бы там ни было, вряд ли это что-то хорошее, – заключает Сандра.
– Что бы там ни было, скорее всего, оно не слишком совместимо со мной, без труда ходящим и говорящим. Особенно с тем, какой я был неделю назад.
– Ошибки в записях случаются сплошь и рядом. Моя фирма на них и зарабатывает. Причем очень неплохо.
Сандра учится на первом курсе факультета юриспруденции Южнокалифорнийского университета и практикуется сейчас в адвокатской конторе, специализирующейся на медицинских делах.
– Возможно, – замечаешь ты задумчиво.
– То есть? – спрашивает Сандра, посмотрев с минуту на твое лицо. – Ты, случаем, не думаешь ли, что родители тебе врут?
– А ты помнишь что-нибудь обо мне после аварии?
– Твои родители не пускали к тебе, – говорит Сандра, и лицо ее делается холодным, напряженным, будто она хочет что-то сказать и боится, что потом пожалеет.
– Они даже не звонили нам, – добавляет она через секунду. – Я узнала из заметки «Лос-Анджелес таймс», которую Камаль послал мне в «Фейсбуке».
– Там была заметка обо мне? – спрашиваешь ты удивленно.
– Ну да. Только не совсем о тебе, а о засранце, который поехал на красный свет. Он партнер в «Уикомб Лассен Дженкинс и Бинг». Внешний консультант в половине дел.
– Мне нужна эта статья.
– Я перешлю.
– Спасибо!
– Меня злит, что я узнаю из «Лос-Анджелес таймс» о настоящей беде с тобой. Я думала, что котируюсь несколько выше.
– Ты не очень-то нравишься моей маме. Ты ж разбила мне сердце.
– Мы были всего лишь школьниками. И ты быстро оправился. Даже слишком. Через неделю уже вздыхал вовсю по Дженне.
– Может быть, – соглашаешься ты.
Да уж. Вспомнишь – вздрогнешь. С Дженной было все сикось-накось. Причем постоянно.
– Да и в любом случае – пусть не мне, но твои старики могли сказать хотя бы Нарену. Он же твой лучший друг. Или Келу могли сказать. Или Гвен. А когда мы все же узнали, они не пустили нас к тебе. Сказали, не хотят, чтобы мы увидели тебя таким.
– Они и в самом деле это сказали?
Сандра отвечает не сразу.
– Буквально не сказали, но подтекст был такой. И мы поняли, что они не хотят. Знаешь, Нарен больше всех давил на них, настаивал. Готов был из Принстона приехать и ночевать под дверью, пока не пустят повидать тебя. А потом ты пошел на поправку.
Ты улыбаешься, вспоминая, как друг захлебывался от восторга, услышав твой голос в трубке.
А потом перестаешь улыбаться.
– Но это же бред, – говоришь ты.
– Что именно? – спрашивает Сандра.
– Отец сказал, что я поправился, ходил и говорил еще за несколько дней до того, как вернулась память. И что я вел себя как обычно в это время.
– И?..
– Так почему я не позвонил тебе? Мы ж встречаемся и говорим каждую неделю, когда я в городе. А почему я не позвонил Нарену? Я ж говорил с ним каждый день. Почему я не писал в «Фейсбук», не рассылал эсэмэски? Почему не сказал никому, что со мной все в порядке? Я же все это сделал в первую очередь, как только вернулась память.
