— Как красиво, — пробормотала Мария, меняя положение своего отяжелевшего тела. Родителей Германи дома не было, поэтому девушки вовсю наслаждались тишиной и темнотой дома и еще бутылкой вина.
— Чьи это стихи? — спросила Мария.
— Сапфо, — ответила Германи, не поднимая головы. Она сидела, склонившись над книгой, шелковые волосы, ниспадая, скрывали ее лицо.
— Кого?
— Это древнегреческая поэтесса, она писала любовные стихи.
— И кто был тот счастливец?
Германи взяла стакан, сделала большой глоток сладкого вина.
— Она написала его для женщины по имени Аттида, — с придыханием произнесла Германи.
Мария резко распахнула глаза.
— Шутишь? Она написала любовное стихотворение для женщины?
Германи ничего не ответила. Она смотрела то на затасканную книгу, то на стакан с вином, затем, допив остатки, захлопнула книгу и вскинула голову. На ее устах играла ослепительная улыбка.
— Налей мне, Мария!
Мария, ойкнув, потянулась к бутылке, взяла ее, откупорила и наполнила оба стакана. Она пила вино очень редко, но находила его очень вкусным, дарящим эйфорию напитком.
— Ну… — раздался бархатный голос Германи, — когда ты идешь на рентген?
— На следующей неделе.
— Что он покажет?
— В основном скелет ребенка.
— Тебе страшно, Мария?
— Вроде нет… Ой! — Она схватилась рукой за живот. — Что-то она сегодня очень беспокойная! Должно быть, из-за вина. Вот. — Мария взяла руку Германи и положила ее на свой живот. — Чувствуешь, как пинается?
— Да. — Германи быстро отдернула руку.
— Знаешь, мы даже не купили еще детских вещей. Мама с папой хотят отдать ребенка на удочерение, а я не уверена, что хочу этого. Я могла бы заботиться о ней и учиться в школе. — Она взяла свой стакан, осушила его и потянулась за бутылкой. Комната, казалось, стала наполняться теплом. — Может быть, ты бы могла помогать мне. Что скажешь?
Германи смотрела на книгу, которую она держала в руке; ее взгляд, казалось, скользил по лицу изображенной на обложке женщины.
— Я ничего не знаю о младенцах, Мария, — сухо ответила она, — я не принадлежу к типу женщин-матерей. Я даже не уверена, что вообще когда-либо стану матерью.
Мария, повернувшись на бок и подперев голову рукой, взглянула на Германи. Было столько вещей, которых она хотела узнать у своей подруги, столько вопросов, которые она давно собиралась задать, но так и не решалась. Однако сейчас любопытство взяло верх, Мария осмелела от выпитого вина.
— Ты с Руди часто занимаешься сексом?
— Да.
— И как тебе удается не беременеть?
В глазах Германи блестело отражение пламени.
— Я использую диафрагму.
— Что используешь?
— Добродетельная ты моя католичка! Это всего лишь средство контрацепции. Избавляет Руди от необходимости пользоваться резинками.
— А…
— Я знаю, ты не веришь в контрацепцию.
— Ну, это ведь противоестественно, разве нет? Сексом занимаются, чтобы рожать детей.
— Сексом занимаются, чтобы получать удовольствие, Мария, а контрацепция делает женщину свободной. Мы тоже имеем право заниматься сексом когда хотим и сколько хотим и получать от него наслаждение, как это делают мужчины. Разве в законе написано, что мы должны ненавидеть секс и постоянно опасаться беременности?
Голос Марии снизился до шепота.
— А ты получаешь от него удовольствие?
Германи сделала паузу, затем залпом осушила свой стакан.
— Да.
Мария перекатилась на спину и уставилась на танцующие на потолке тени.
— Я тебе завидую. У тебя такие либеральные родители, и ты вольна делать то, что хочешь. Тебя не мучают угрызения совести и чувство вины. Это, наверное, чудесно. Как бы мне тоже хотелось это испытать, — она хихикнула, — хотелось бы попробовать, каково это!
Она закрыла глаза и подумала о чудесном открытии, которое она сделала, лежа ночью в постели, о том, что теперь она могла испытывать оргазм практически каждую ночь. Тот факт, что она должна была исповедоваться в этом каждую субботу старому отцу Игнатию, нисколько не убивал в ней желание делать это.
Ей было интересно, делает ли это Германи. Было интересно, часто ли они с Руди занимаются сексом. Каково это? Завидовала ее возможности наслаждаться им, а не нашептывать о нем по субботам спрятанному за перегородкой священнику. Мария завидовала тому, что у Германи была «продвинутая» мама, которая разрешала ей пользоваться появившимися недавно тампонами «Тампакс». Люссиль не позволяла Марии, говоря, что они разорвут ее девственную плеву. Она завидовала тому, что у нее был Руди, настоящий мужчина, с которым она могла заниматься любовью. Затем Мария подумала о докторе Вэйде.
Она повернулась, взяла свой стакан и с шумом отпила. Германи, как завороженная, смотрела на пламя свечи и тихо напевала какую-то песенку. Открывая для себя свою собственную сексуальность, Мария стала много думать об этом. О своих родителях. О том, почему ее мама говорила, что «порядочная девушка не должна хотеть этого». О том, почему монахини учили ее, что для женщины секс — это обязанность, а для мужчины — естественная потребность организма.
Девушки молчали, блуждая взглядами по наводненной тенями гостиной. Это был невероятно интимный момент: мерцала, отбрасывая круг света, свеча, по телу разливалось тепло от дешевого вина.
— Мария?
— Да?
— Мария, а все эти разговоры, что ребенок будет девочкой…
— Да?
— Даже трудно в это поверить.
— Поверила бы, если бы тебе объяснил это доктор Вэйд.
Германи быстро, краем глаза, посмотрела на выступающий живот Марии.
— Интересно, каково это быть беременной.
— А ты прекрати использовать диафрагму или, как там она называется, и узнаешь.
Германи опустила голову и уставилась изучающим взглядом на потертый ковер.
Ее лицо было наполовину скрыто во мраке.
— Мария… Я должна тебе кое-что сказать.
— Что?
— Ну, мне не легко об этом говорить.
Мария наклонила голову и коснулась кончиками пальцев руки Германи.
— Что такое?
Она издала короткий сдержанный смешок, затем подняла глаза и взглянула на Марию; ее лицо в свете свечи приобрело белый оттенок.
— Я уже давно хотела тебе рассказать об этом, но так и не смогла.
— Германи, мне ты можешь рассказывать все, что угодно.
— Да, должно быть, это вино… Мария, это насчет Руди.
