Я попробую описать эту встречу, чтобы самой попытаться понять ее слова.
Манолис вел нас по лугу, заросшему высокой травой. Идти было трудно. Доменико несколько раз врезался в мое плечо или забегал вперед, предлагая мне сладостей. Я не обращала на него внимания. В конце концов мы остановились около мраморной колонны, лежащей на боку в траве. На цветной тряпке, брошенной поперек колонны, была рассыпана пригоршня горошин.
– Отойди, Желанная! Это проделки дьявола! – крикнул Манолис. Я не могла не рассмеяться. Какая глупость! Он был суеверен, как дитя. Мы прошли к ближайшей пастушьей хижине, где перед очагом стояла девушка, державшая на руках младенца и готовившая еду.
Она была похожа на ведьму не больше, чем я.
Когда девушка поприветствовала меня, я улыбнулась и погладила ее ребенка по щечке, а она поразила меня, плюнув ему в лицо.
– Мисс Адамс, греки верят, что, проявляя благосклонность к новорожденному, вы можете его сглазить, – сказал Доменико. – Хотя и трудно поверить, что женщина такой красоты, как вы, может иметь дурной глаз.
И он улыбнулся мне невероятно лукавой улыбкой. Джакомо этого не заметил. Он был слишком занят, расспрашивая ведьму о нашей судьбе. Девушка что-то сказала Манолису и убежала в хижину. Спустя секунду она появилась снова с пригоршней засушенных горошин, которые мы уже видели на мраморной колонне. Девушка бросила их на землю и что-то быстро затараторила на греческом, обращаясь к Джакомо.
Кто-то меня зовет. Доменико, я думаю. А, вот он поднимается на холм, как обычно, пыхтя и улыбаясь, как будто он припас для меня целое пиршество».
На этом дневник закончился. Записей больше не было, если не считать старинного турецкого манускрипта, но сейчас от него было мало толку. Люси чувствовала себя так, как будто морские ветры Крита внезапно унесли Желанную Адамс, как они уже сделали это со всем, что привязывало ее к земле. Неужели она никогда не узнает, что же случилось с ее родственницей в тот далекий, скрывающийся во тьме веков полдень? Ей надо найти способ расшифровать турецкий манускрипт Люси аккуратно подняла его и открыла обложку цвета крепкого чая. Внутри на страницах без полей выстроились плотным строем безупречно выписанные значки, напоминавшие стаи птиц. Настоящий архивист должен везде отыскать связующую ниточку, но Люси не сможет ничего найти, если не прочитает этот документ.
Как ужасно, что дневник Желанной оборвался столь неожиданно. Хотя ее дальняя родственница, разумеется, и не подозревала, что две сотни лет спустя его кто-то будет с интересом читать.
Люси, возможно, придется смириться с тем, что она так никогда и не узнает, что же случилось с Желанной Адамс. Однако надежда все-таки есть. Вчера вечером Теодор звонил Габи, чтобы сказать, что его друг, Эндер Мекид, надеется, что она заедет в Стамбул по пути домой. Он очень заинтересовался, узнав про манускрипт. Теодор добавил, что кот по имени Афродита совершенно счастлив и ловит мышей в таверне его матери. Надо ли ей ехать в Стамбул? После телефонного звонка Люси посоветовалась с маятником, и он закачался широкими кругами по часовой стрелке. Это означало «да».
Она аккуратно положила манускрипт обратно в сумку. Внизу было слышно, как Габи режет на кухне овощи. Они провели два дня, вполне довольные компанией друг друга. В первую ночь Габи тепло приняла девушку, напоив ее горным чаем и накормив большой порцией nostimi vounisia pestrofa – сладковатой горной форели. Они распили кувшин домашней рецины, а пара рюмок ракии довершила ужин. Затем они сидели рядом на жесткой софе, набитой конским волосом, и разглядывали фотографии. Габи сидела близко к Люси, гладя ее по руке или по плечу, улыбаясь, когда девушка старалась говорить с ней по-гречески, хотя это и получалось у нее крайне неуклюже.
Спустившись вниз, Люси увидела хозяйку, раскатывающую тесто на кухонном столе. От нее пахло мятой, а на огне в золотистом масле кипел лук и что-то еще, по виду напоминающее одуванчики. Услышав шаги, Габи повернулась к Люси и показала рукой на плиту.
– У нас сегодня на завтрак chortopitakia, ты не против? А потом мы вместе поработаем в саду.
Не успела Люси сказать и слово, как Габи схватила девушку за руку и потащила к столу. Она принялась рассказывать об овощах, лежащих на нем: дикая морковь – stafilinkaki; мак-самосейка – koutsoundades; истод – galatsides; чертополох – tsochi; дикий фенхель – maratha; молодой лук-порей – prasakia. Она передала Люси нож и жестами объяснила, что нужно порезать морковку и фенхель.
Люси первой увидела фургон, въезжающий в ворота, когда они с Габи сидели на крыльце, чистили бобы и бросали их в кастрюлю. Она поднялась, тогда как Габи шумно задышала, с усилием встав на ноги, то ли от злости, то ли от боли Люси не была уверена. С переднего сиденья фургона на землю спрыгнула Ли. Она что-то сказала Янису, сидевшему за рулем, и прошла во двор. Около крыльца Ли сняла шляпу и принялась ею обмахиваться, угрюмо смотря на Габи и Люси. Вокруг старого дома распевали свою торжественную летнюю песню цикады.
– Почему ты не приехала раньше? – спросила Габи.
– Я оставила тебе сообщение, – ответила Ли, хмурясь. – Я занималась организацией церемонии, посвященной памяти Китти.
– Ты плохая девочка. Ты забыла о Габи. – Габи подняла кастрюлю с бобами и выразительно стукнула ею по столу.
Люси подумала, что Ли сейчас закричит. Вместо этого та склонила голову, как провинившийся ребенок.
– Да, ты права. Я – старая дура, Габи.
Хозяйка быстро сошла с крыльца, подошла к Ли, положила руки на ее щеки и, притянув женщину к себе, поцеловала ее в лоб.
– Ты не дура. Я знаю это. Пошли. Посидим, выпьем ракии.
Она взяла Ли за руку, и две улыбающиеся женщины пошли навстречу Люси.
Ли стояла у окна комнаты, где они с Китти останавливались, когда приезжали к Габи, и наблюдала, как Люси собирает помидоры в саду. Девушка двигалась с трогательной целеустремленностью, сочетая свой мужской рост с истинно женской изящностью. Ли удивилась нежности своих чувств. Боже мой, до чего же родителям, наверное, тяжело смотреть, как взрослеют их дети. Она никогда не давала себе шанса испытать это болезненное чувство. Помогать Люси найти безопасную дорогу в зрелость было заботой Китти, а не ее. Как-то раз Ли стала свидетелем, как птенец скворца выпал из гнезда. Мать весь день носила своему ребенку червей и все ждала, когда же он полетит. Ночью птенец умер. Ли нашла его останки вдавленными в землю, неизвестно, из-за чего он погиб, то ли от холода, то ли от когтей кошки. Его смерть ужасно ее расстроила. «Возможно, я неправильно расценивала материнскую любовь, – подумала Ли тогда, – не понимая, что она может быть метафорой привязанности ко всем близким нам людям».
Внизу Габи позвала Люси, и Ли, высунувшись из окна, под виноградной беседкой увидела маленькую женскую фигурку, машущую девушке. Люси поспешила на зов, при этом совершенно не сутулясь. Что ж, девочка осознает свою силу, решила Ли. Она наблюдала, как Люси серьезно кивает, прислушиваясь к наставлениям Габи.
