– Тебе нравится мой мальчик? Poli oraio?[27]
Люси кивнула с серьезным видом. За последние несколько дней она нахваталась достаточно греческих слов, чтобы понять смысл.
– Да, он очень красивый, Габи.
Девушка села и взяла кувшин воды, оставленный Габи на столике рядом с вазой, полной полевых цветов, и большим bleh mati, талисманом в форме стеклянного глаза, приносящим удачу, который активно продавали туристам в Афинах. Габи вручила его гостье в первую же ночь, объяснив на ломаном английском – иностранном английском, как она в шутку выразилась, – что критские матери иногда прикалывали значок в виде голубого глаза на одежду своих детей, чтобы защитить их.
Люси наполнила стакан водой и залпом выпила ее. Перед пробуждением девушке снился прекрасный сон. Она стояла на пристани vaporetto в Венеции, смотря как с пыхтением отчаливает катер, увозящий в аэропорт ее мать и Ли. Маленькие, почти кукольные фигурки двух женщин стояли на корме судна, приземистые и круглые, как уиллендорфские Венеры. Их улыбающиеся лица были частично скрыты под гигантскими шляпами XVIII века, украшенными розами и миниатюрными парусниками, ярко раскрашенные флаги которых развевались на мачтах. Обе женщины махали руками и звали Люси, их лица светились от счастья, и она чувствовала, как ее гнев на мать тихо исчезает.
Китти была счастлива перед смертью, подумала Люси, скатившись с кровати и начав одеваться. А жизнь ее матери с Ли была хорошей, можно даже сказать, храброй и вдохновляющей.
После посещения пещеры Скотеино прошло два дня, и Люси, не переставая, думала о своем отказе признать храбрость матери. Неужели она была столь не уверена в себе, что не могла признать силу и успех Китти? Или причины тут менее очевидные? Может, все дело в том, что мать в ней больше не нуждалась? Да, возможно. Все свое детство Люси верила, что именно ее сила поддерживала Китти, когда их покинул отец. Определенно, она помогала своей матери и знала это. Но поддержка слабого – всего лишь детская мечта. Неужели кто-то, настолько целеустремленный и талантливый, как Китти, не мог справиться со всем сам?
Люси задержалась у окна посмотреть на горы. Стояло еще одно прекрасное критское утро. Она повернулась к ящику, где сложила все свои путеводители вместе с копией дневника Желанной Адамс и турецким манускриптом. Взяла дневник и открыла его на последних записях.
«30 июля 1797 года
Дорогая моя!
Я пишу эти строки, потому что иногда легче понять слова на бумаге, в разговоре можно что-то истолковать превратно. Я не хотел оставлять тебя прошлой ночью и идти с другими мужчинами на вечер к нашему хозяину, Фотису Стаматапулосу. Как ты знаешь, он устраивал маскарад для джентльменов, и я не мог взять тебя с собой. Доменико считает. Фотиса одним из самых могущественных людей в Греции и говорит, что лучше его не обижать. (Вечно эти его политесы – Доменико так старается угодить всем влиятельным персонам.) Однако я поднимал бокалы за здоровье Фотиса, пребывая в мрачном настроении, думая о тебе, о том, что ты чувствуешь себя покинутой.
Желанная, я не понимаю варварских привычек этих богатых греческих купцов, шикарно разодетых и ведущих бесконечные беседы. Это так не по-венециански. Представь мою радость, когда я наконец вернулся в нашу комнату и нашел твою записку, гласящую, что у тебя есть для меня сюрприз. Я медленно снял с себя всю одежду и встал перед длинным зеркалом, которое, как мне рассказывали, было даровано морским капитаном нашему хозяину вместо уплаты долга. Зачем дурачить себя, Джакомо, сказал я себе, разглядывая отражающееся в зеркале безотрадное зрелище – уже далеко не белые зубы, сгорбленные плечи, обвисшие ягодицы и подернутые морозом волосы над признаком мужественности.
Я стоял, созерцая это старое создание в зеркале, а тем временем ты пробралась в комнату. Как же ты была прекрасна, дорогая, одетая как Эме на портрете в моих часах. Ты не могла поразить меня больше, и я был растроган до крайности. А затем – с какой серьезностью ты выслушивала мои тирады о моей старости и обреченности нашего союза.
– Джакомо, моя любовь сделает тебя молодым, – ответила ты, к месту процитировав слова Эме из ее письма. – Что есть любовь, как не сила, побеждающая смерть? – прошептала ты. – Наше счастье остановит тиканье часов.
– Эме, – простонал я, подыгрывая тебе, – не скажешь ли ты Желанной, что я люблю ее, и только ее.
Ты, должно быть, поняла мои душевные страдания и остановилась, начав рыдать. Ты говорила, что наша любовь неправильна и что ты должна доставить меня к Эме, к матери моего ребенка.
– Душа моя, – сказал я, беря тебя за руки и целуя их. А что еще я мог сделать для твоего успокоения? – Это было давным-давно, милая моя. Не позволяй чувству долга портить наше счастье – ведь нам выпал единственный шанс.
Желанная, я люблю только тебя. Твоя красота возродила меня, и я снова испытываю головокружительное чувство освобождения силы, дремлющей в каждом мужчине, – знания, что она проснулась и вырвалась на свободу.
Я пишу эти строки, а ты мирно спишь на кровати рядом со мной. Ветер колышет белые занавески этой простой комнаты, и золотой свет Гомера сверкает на волнах, разбивающихся о берег. Теперь я отложу перо и предамся горестным предчувствиям о нашем расставании. Я уже не надеялся найти счастье, Желанная, и вдруг снова получил jouissance столь щедро – еще раз. Я люблю, я люблю и взываю к тебе и к мойрам[28]Греции: пожалуйста, будьте на моей стороне!
Джакомо
1 августа 1797 года
Я пишу это, сидя на холме Суньона. Мужчины ушли, чтобы зарисовать место, где отец Тесея бросился на скалы, когда его легкомысленный сын забыл поднять паруса победы. Не так давно я наблюдала за тем, как Доменико и Джакомо исчезли, скрывшись из виду, идя по узкой песчаной дорожке, ведущей на вершину скалы. Манолис сновал между ними туда-сюда, держа зонтик от солнца. И теперь я сижу здесь, держа дневник на коленях, и смотрю на Эгейское море. Мне грустно. Мы собираемся в Константинополь. Другого плана у нас нет и быть не может. Джакомо написал Эме, обещая вызволить ее, ведь она – мать его ребенка. Когда я сказала Казанове, что это его долг, он затряс головой и застонал. Затем задумался и спросил: а может, я просто сама хочу, чтобы мы отправились в Константинополь?
Я сказала «да», потому что у меня нет права удерживать его, и все равно мне хотелось кричать на всю Грецию, что я хочу быть с Джакомо вечно.
Ни он, ни я не знаем, что делать в этой ситуации, и сегодня утром Манолис отвел нас к местной ведьме, предсказывающей будущее.
