После того, как Саббатай Цеви перешел в магометанство и евреи во всем свете предали анафеме лже-мессию и верующих в него, староста нового погребального общества в Пилице велел холмик, под которым лежала Сарра, сравнять с землей. Со временем кладбище пришлось расширить, так что могила Сарры совсем затерялась. Теперь, когда тайные последователи Саббатая Цеви услышали, что Яков вернулся и к тому еще из Земли обетованной, они окружили его, радостно приветствуя. Один из них тут же пригласил его остановиться у него в доме. Но Яков не хотел идти ни к кому. Он сказал, что будет ночевать в богадельне. Когда кто-то вспомнил имя Саббатая Цеви, Яков воскликнул: Да будет имя его и память о нем стерты навеки! — И он трижды плюнул.
Его расспрашивали, и он рассказал о Земле Израильской, о евреях, живущих там, о ешиботах, святых могилах, развалинах и о том, как мистики, настоящие каббалисты, а не поддельные, пытаются приблизить конец галута. Он рассказал о Стене плача, о могиле библейских патриархов, о гробнице Рахили. Яков показал собравшимся несколько турецких монет. Некоторые расспрашивали Якова о его путешествии по морю, видал ли он русалок, пение которых так сладостно, что надо заткнуть уши, чтобы от упоения не испустить дух. Яков отвечал, что русалок не видел и не слышал их пения.
Давно уже приспело время молиться, но беседа не прекращалась. После вечерней молитвы Маарив евреи не разошлись ужинать, а снова обступили Якова. Когда его спросили, зачем он приехал, и он ответил, что затем, чтобы перевезти останки Сарры в Эрец Исраэль, на время наступила тишина. Староста погребального общества, который тоже был тут, заметил:
— Попробуй в стоге сена найти иголку…
— Как видно, не суждено, — сказал, сам себе, Яков.
Народ понемногу стал расходиться. Евреи слышали о том, что на израильскую землю переносят останки праведников, знаменитых людей. Но чтобы мужчина, через двадцать лет приехал искать прах какой-то женщины, которую похоронили за забором, — это было странно. Некоторые стали друг с другом перешептываться о том, что приезжий должно быть не в себе. Другие заподозрили, что он — из людей Саббатая Цеви. Нашлись и такие, которые решили, что он приехал вовсе не из Эрец-Исраэль, а все это выдумал. С другой стороны, приверженцы Саббатая Цеви, поначалу, хотели втянуть его в свою компанию, во его высказывания оттолкнули их.
Еще немного, и Якова оставили одного. Он помолился и сел учить Тору при свете поминальной свечи. Женщина, которая двадцать лет тому назад взяла к себе младенца Якова, принесла ему кашу и бульон. Яков поблагодарил, но сказал, что не ест ни рыбы, ни мяса — ничего того, что получено из живого существа. Даже творог и яйца. Женщина спросила:
— Что же вы кушаете, милый человек, горящие угли?
— Хлеб и маслины.
— У нас нет маслин.
— Хлеб с редькой, хлеб с луком, хлеб с чесноком.
— От этого сил не прибудет.
— Бог дает силы.
— Ну, ешьте хлеб.
Яков умылся под рукомойником, сел и стал есть сухой хлеб. Несколько парней, учивших Тору в ночные часы, стали подтрунивать над чужаком.
— Почему вы боитесь мяса?
— Сами мы тоже из мяса.
— Что вы едите в субботу?
— То, что в будни.
— Ведь в субботу нельзя изводить себя!
— Нельзя также изводить и других.
— Чем у вас сдабривают чолнт?
— Растительным маслом.
— Если бы все поступали как вы, чем бы жил резник?
Один из юнцов пытался доказать Якову, что тот нарушает закон, остальные тихонько хихикали и перешептывались. Яков понимал, что над ним смеются, но отвечал каждому серьезно и вразумительно. У него были свои убеждения. Он толковал Тору на свой собственный лад и уже привык к издевкам и всякого рода подозрениям. С самого детства он был не как все и остался таким в старости. Кроме того недолгого времени, когда он увлекался Саббатаем Цеви, он всегда был сам по себе. И даже среди людей Саббатая Цеви он был исключением. Даже родной сын, Бениамин-Элиэзер упрекал его за странные выходки. В Эрец Исраэль его хотели взять на общественное содержание, но он не пожелал пользоваться благотворительностью и зарабатывал тяжелым трудом — копал ямы, чистил отхожие места, таскал тяжести, которые были под силу ослу, а не человеку. Ежегодно приходили к нему свататься, но он продолжал жить один. Хотели дать ему такую работу, чтобы он всегда имел заработок, но ему не сиделось на месте. То он был в Цфате, то в Шхеме, то в Яффе, то вовсе пускался в путь через пустыню к Мертвому морю. Когда его одолевал сон, он ложился под деревом или опирался о камень. О нем даже распустили слух, будто он не еврей, а обращенный в еврейство. Прошли долгие годы, и никто уже не знал, что он знаток Талмуда его считали невеждой.
Он оставался все тем же — и в Замосцье, и в Юзефове, и в селе среди гор, и в Пилице, и в Иерусалиме. Ему представлялось, что прав он, но все утверждали обратное. Ведь сама Тора велит прислушиваться к большинству и вести себя соответственно указаниям старейших своего поколения. Яков и сам обвинял себя в упрямстве, но изменить себя не мог. Годы, проведенные в хлеву Яна Бжика в окружении животных, неотесанных парней и девок, не давали себя вычеркнуть. Также эти четыре года, которые он прожил с "немой" Саррой наложили на него свой отпечаток. У него было много терпения к слабым, но он восставал против тех, на чьей стороне была сила. Он много молчал, но нередко говорил правду в глаза, способен был выйти на поединок с вооруженным арабом или турком, отправиться за тридевять земель, чтобы отдать занятые полгроша. Он всегда брал на себя нелегкие добрые дела: переносить парализованных, мыть прыщавых. Мужчины избегали его. Зато набожные еврейки, занимающиеся благотворительностью, считали праведником.
Теперь, сидя в молельном доме за книгой, Яков упрекал себя за то, что приехал сюда. Не надо было ему ворошить давно забытое. Ко всему еще, не хватало, денег на обратный путь, хотя он долгие годы копил их на эту поездку. Теперь он будет вынужден обратиться за помощью. Он опасался к тому же заболеть здесь, вдали от Иерусалима, или, пуще того, на пароходе, где трупы сбрасывают в море. Все же я безумец, — думал Яков…
После занятий Яков отправился в богадельню. Молодые люди предложили ему остаться спать в молельном доме, но он считал это святотатством. Он придерживался правила, что трудное всегда предпочтительней легкого. Нередко он сам удивлялся, как ему удавалось выискивать бремя для души и для тела.
4
Яков толкнул дверь и вошел. В богадельне было темно. Он услышал вздохи, стоны, шорохи, храп. Мужской голос спросил:
— Кто это?
— Гость. Гость издалека.
— Что это вы — среди ночи?
— Это не среди ночи.
— Уже потушен свет.
— Я обойдусь без света.
— Вы видите впотьмах, что ли?
— Я устроюсь на полу.
