— А ну тебя к черту.
— Очень хороший тон. Тебя примут в «Плющ», Джордж. Можешь спокойно на это рассчитывать. Сегодня вечером играем в покер в комнате Чэтсуорта. Ты придешь?
— Нет.
— Поверю в долг.
— Я и сам поверил бы тебе в долг, да заниматься надо. Ты когда-нибудь занимаешься?
— Иногда. По утрам. В школе я занимался только днем, поэтому привык вставать рано. Не скажу, что мне это нравится, а привык… Да, вот что я хотел бы тебе посоветовать.
— Что?
— Ты не очень-то якшайся с Дейвенпортом. Тем более перед выборами в клубы. Он не платит карточных долгов. Во всяком случае, мне не платит. Кроме того, ребята намекали, что кое-кому он задолжал еще в прошлом году. Когда начнутся выборы, этот вопрос всплывет, а тебе ни к чему давать людям повод думать, будто вы с ним — закадычные дружки. Дружба со мной — тебе тоже не помощь, Джордж, но меня, по крайней мере, никто не может упрекнуть в том, что я не плачу долгов.
Как это всегда случается в безалаберной студенческой среде, результаты выборов оказались неожиданными: Эзра Дейвенпорт и Джек Харборд попали в «Плющ», Джордж Локвуд и Нед О'Берн — в «Оранжерею», а безобидный Энсон Чэтсуорт не попал никуда. Никто не предложил принять Джорджа Локвуда в члены «Плюща» (так же как и Неда О'Берна — в члены клуба его брата), но зато обоих предложили принять в члены еще трех клубов, не считая «Оранжереи». Дейвенпорта предлагали только в члены «Плюща», а Харборда — сразу во все клубы университета.
— Я еще не видел Кевина, — сказал О'Берн. — Надеюсь, он не устроил там скандала.
Когда Джордж Локвуд перешел на предпоследний курс, контингент студентов — выходцев из Восточной Пенсильвании пополнился новичком по имени Дэвид Фенстермахер из Лебанона, выпускником Академии Мерсерсберг. Впервые Джордж заметил его не в университете, а в поезде, когда оба они ехали домой на рождество. Фенстермахер казался слишком юным для студента (Джордж забыл, что на первом курсе все выглядят очень юными), поэтому Джордж Локвуд и в поезде не обратил бы на него внимания, если бы не заметил на его чемодане наклейки с изображением университетского вымпела — маленькой дани тщеславию; на вещах Джорджа никаких наклеек никогда не было.
Они стояли рядом на перроне вокзала, ожидая, когда откроют ворота. При обычных обстоятельствах Джордж Локвуд игнорировал бы своего более молодого попутчика, но в канун рождества у него было настроение поболтать, поэтому он заговорил первым:
— Я вижу, вы из Принстона.
Дэвид Фенстермахер улыбнулся.
— Да, мистер Локвуд. Еду в Лебанон.
— Понятно. Значит, в Рединге пересадка.
— Да, сэр.
— Кажется, вам надо ехать на поезде, следующем до Форт-Пенна.
— Да, сэр. Я сойду на сортировочной станции, сяду в поезд, идущий в Форт-Пенн, и через час буду дома. Рад, что еду домой.
— Почему? Разве вам не нравится в Принстоне?
— Нравиться-то нравится. Только дома лучше. С сентября ни разу досыта не поел.
— Да, первый год нам всем приходится трудно. Вы ведь на первом курсе?
— Да, сэр.
— А до Принстона где учились?
— Два года в Мерсерсберге, а перед этим окончил среднюю школу в Лебаноне.
— В таком случае, в Принстоне у вас должно быть много друзей. После Мерсерсберга многие поступают в Принстон.
— Да. А вы из Шведской Гавани?
— Да. Откуда вы знаете?
— Мне про вас рассказывал один мой товарищ. Он родом из Гиббсвилла. Олден Стоукс. Мы учились с ним в одном классе в Мерсерсберге. Я поеду к нему погостить на каникулах.
— Пойдете с ним на Ассамблею?
— Собираемся на какой-то бал. Разве это называется Ассамблеей?
— О да. Ассамблеей молодежи. Олден Стоукс — кузен моего кузена.
— Я знаю.
— Откуда?
— Он мне сказал.
— Ну и ну! Как видно, информировал он вас обо мне довольно подробно.
— По-моему, да.
— Черт возьми!
— В основном — в очень лестном для вас духе. Полагаю, долго вы в Шведской Гавани не пробудете.
— Почему же вы так полагаете?
— Вам предстоит провести большую часть каникул в Филадельфии и в Нью-Йорке. Мне так сказали.
— Неверно сказали. Возможно, я побываю на одном-двух званых вечерах в Филадельфии, но эти вечера уже не доставляют мне удовольствия. Рождество надо проводить в домашнем кругу. Друзей навестить тоже можно. Значит, вы поедете в Гиббсвилл. Но он, по-моему, мало чем отличается от Лебанона. Хотя в вашем городе я никогда не был.
— В Гиббсвилле веселее. Там чаще устраивают званые вечера. Наша молодежь в большинстве ездит в Рединг или в Форт-Пенн, где бывают большие балы.
— Я собираюсь быть на балу в Форт-Пенне числа двадцать восьмого или двадцать девятого.
— Вот как. Мой дядя — один из устроителей. Рой Райхелдерфер. Он окончил Йель. Вы его знаете?
— Нет.
— Мой дядя. Он такой крупный… Райхелдерферы все крупные. Мой двоюродный брат Пол весит больше двухсот фунтов, а ему всего четырнадцать.
— А в вас не больше ста пятидесяти фунтов.
— Но я и не Райхелдерфер. Моя фамилия Фенстермахер.
— Понятно.
— Мне кажется, я не сказал, как меня зовут. Меня зовут Дэвид Фенстермахер.
— Вот как. У нас в округе Лантененго много Фенстермахеров. И в Шведской Гавани встречаются. Но я не знаю ни одного Райхелдерфера. По-моему, ни одного… Ну вот, наконец. Вы едете в пульмане?
— Нет. В пульмане я езжу только с родителями.
— Ну, если не увидимся во время каникул — до встречи в Принстоне.
— До свидания, мистер Локвуд. Рад был познакомиться с вами.
Эта встреча имела последствия. В канун Нового года Джордж Локвуд поехал на гиббсвиллскую Ассамблею. «Дама», приглашенная им на бал, заболела фурункулезом, и он оказался без партнерши, так что мог теперь свободно заполнять свою карточку какими угодно именами (или совсем не заполнять), мог, когда захочется, выйти покурить сигару или выпить пунша. Он стоял со стаканом пунша в руке, когда к нему подошел Ред Филлипс, один из гиббсвиллских знакомых, и сказал:
— А я повсюду тебя ищу.
— Не там, где нужно.
— Слушай, Джордж. Там одна девушка из Лебанона хочет с тобой познакомиться. Говорит, что ты знаешь не то ее брата, не то еще кого-то из членов семьи. Ты не занят на второй вальс после перерыва?
— Дай проверю. Нет. Как ее зовут?
