— Милая, тебя, как женщины, стало очень много.
— Я не уверена, что твое замечание доставило мне удовольствие, — сказала Эдит.
— А мне хотелось, чтобы доставило, — сказал Джо.
— Не важно, чего тебе хотелось. Я не хочу быть толстой. Я терпеть не могу быть толстой.
— Милая, я не назвал тебя толстой.
— Тебе и не надо было называть меня толстой. Я и так знаю, что толстая. Чем я целые дни занимаюсь? Я только и делаю, что наблюдаю, как толстею.
— Милая, я только хотел сказать, что твоя фигура… что у тебя очень желанный вид.
Эдит легла в постель, и Джо подошел заправить ей одеяло.
— Ляг рядом со мной, — сказала она.
— Ты думаешь, это можно? Наверное, мне лучше этого не делать, — сказал он.
Поначалу они легонько ласкали друг друга, гладили друг другу руки, целовали в щеку, однако так долго продолжаться не могло. Джо встал с кровати, но Эдит схватила его за руку.
— Ты не смеешь так меня оставлять, — сказала она.
— Но нам нельзя этого делать, — сказал он.
— Дурачок, разве ты можешь меня так оставить?
Она никогда прежде не была такой несдержанной и такой требовательной. Когда они кончили, она лежала с закрытыми глазами, и на губах ее блуждала довольная улыбка.
— Эдит, любимая, мне так за себя стыдно, — сказал Джо.
Она ничего ему не ответила, делая вид, что не слышит его.
— Обещаю тебе, больше это не повторится, — сказал он.
Она открыла глаза и улыбнулась.
— Лежи рядом со мной, — сказала она.
— Я не могу. Ты же знаешь, что может случиться.
— Что именно?
— Это может отразиться на ребенке. Я могу навредить тебе. Возможно, я уже навредил.
— Ничего не случится. Я в полном порядке. И ребенок тоже.
— Я должен буду поговорить об этом с врачом.
— Даже не смей. Другие женщины во время беременности предаются любви.
— Потому что мужья о них не думают.
— Ну и что с того? Ты считаешь, шахтеры или подобные им люди во время беременности своих жен не спят с ними? А у них рождаются сотни детей.
— Но мы с тобой не шахтеры и не подобные им люди. Я обязан быть джентльменом. Мне за себя стыдно, и если что-то случится, я буду в этом виноват.
— Но никто не узнает, что это твоя вина.
— Но я-то об этом буду знать, — сказал Джо.
— Но никто больше знать не будет, так что прекрати волноваться.
— Я буду волноваться до тех пор, пока не родится ребенок и я не удостоверюсь, что с тобой все в порядке, — сказал он.
— О, прекрати эти разговоры. Ты не так уж отличаешься от остальных, и я хотела этого месяцами. И буду хотеть. Господи, никто ни на минуту не дает мне забыть об этой частице моего существа. Твоя мать, слуги, ты. А я постоянно думаю о себе и о тебе. Все стараются заставить меня думать о прекрасном и возвышенном… а я, уверяю тебя, думаю совсем о другом.
— Это очень трудное время.
— Ты обо всем этом понятия не имеешь, так что перестань повторять то, что говорят другие.
— Спокойной ночи, милая, — сказал он и поцеловал ее в лоб.
— Спокойной ночи, — отозвалась она.
Эдит слышала, как он улегся в постель, как зашуршали простыни, пока он укладывался поудобнее. Она не видела часов и потому не знала точно, но была уверена, что не прошло и нескольких минут, как он уже крепко спал. А она еще долго-долго слушала, как на здании суда раз за разом били часы.
И так повторялось множество дней и ночей до самого рождения ребенка. Эдит жила теперь не по грегорианскому календарю, а по лунному, в котором и сама довольно часто путалась. Часовые механизмы больше не играли в ее жизни никакой роли: на площадке второго этажа стояли «дедушкины часы», в гостиной — «бабушкины часы», в комнате Эдит — часы банджо, в кухне — часы с кукушкой, и все они били каждые полчаса, но Эдит понятия не имела, какое они указывают время, и ее это ничуть не тревожило. Отвыкнув что-либо делать, она почти всегда ходила сонная или полусонная. Но когда стало приближаться время родов, месяцы побежали быстро, а потом счет пошел на часы и минуты.
Первые болевые ощущения начались у Эдит ранним вечером, однако доктор Инглиш пришел посмотреть ее после полудня и ничего нового ей не сообщил. Пытаясь успокоить ее, он сказал:
— Я полагаю, что можно со всей уверенностью заявить: у вас родится младенец.
— Когда?
— Если бы вы были той самой моей пациенткой, что живет возле сталелитейного завода, я мог бы предсказать с точностью до минут, когда начнутся роды и сколько времени продлятся. У нее уже девять детей и вот-вот появится десятый. Ей на самом деле я больше не нужен. Но в случае с первенцем я лучше воздержусь от прогнозов. Я ведь, знаете, настроен принимать всех ваших младенцев, так что мне не хочется гадать и ошибиться в сроках с вашим первым.
— Всех моих младенцев?
— Ну да. Вы, Эдит, сейчас, возможно, об этом не думаете, но нам с вами предстоит часто встречаться — по вопросам профессионального порядка. Вам захочется их иметь. О, я знаю, хлопот с ними не оберешься. Джулиан, например, ребенок слишком живой и подвижный, но мальчик неплохой. Дай нам волю, у него были бы и сестры, и братья, но в жизни не всегда удается получить то, что хочется. Теперь же я вас оставляю на попечение многоопытной мисс Мак-Иленни, а сам скорее всего загляну к вам завтра утром.
Доктор был намного ближе к истине, чем думал. Когда раздался телефонный звонок, он крепко спал, однако к тому времени как Гарри подкатил к его дому на хозяйском «пирс-эрроу», он хоть и не успел побриться, но уже одетым встретил его в дверях.
— Ох и тяжелая эта докторская работа, сэр. Три часа ночи, и такое, думаю, не впервой.
— Да, Гарри, не впервой.
— Мэри вам сварила кофе.
— Это хорошо.
В доме номер 10 на Северной Фредерик никто не спал, и впервые за три года парадом командовала не Шарлотт Чапин. Командовал парадом совсем другой человек. Шарлотт доверяла доктору Инглишу ничуть не больше, чем любому другому доктору или любому другому мужчине, но доктора привыкли командовать и привыкли к тому, что их слушаются, и эти два взаимосвязанных факта придают начальственный вид даже тем из них, кому по натуре не свойственна властность. Подобная манера, даже приобретенная, порождает самоуважение и уверенность в себе, однако Уильяму Инглишу приобретать эту манеру было ни к чему — она у него была врожденная.
— Теперь, если вы не возражаете, я попрошу всех, кроме мисс Мак-Иленни и Мариан, подождать внизу, — с площадки второго этажа, провозгласил доктор.
