Генрих пришел в себя и осведомился:
— Так, ну и что ты за подарки притаранил, Санта-Клаус межпланетный?
— Кокс магический, которым Лев Давидович Троцкий матросов балтийских стимулировал. Он и тебе пригодится, — радостно сообщил Фриц и добавил: — Не только готовый продукт, кстати, но и посевной материал. Климат-то теперь, спасибо тебе, братишка, позволяет. Надо, чтоб накануне грядущих планетарных трансформаций всем подряд башни посрывало. Чтоб никакой контригры ни в чьей не сложилось…
* * *
Партизаны оставили совершенно уже бесполезный в силу небоеспособности стратегический объект и решили выбираться как-нибудь к людям. То, что происходило с природой и ими самими, требовало внести радикальные коррективы в действия отряда. Юра с тревогой отмечал, что бойцы все больше теряют ориентиры. Причем не только географические, но и моральные. Безумная жара, не ослабевавшая вторые сутки, провоцировала у них утрату патриотических мотиваций. Чуял это Котелков нутром. И подтверждение его прозорливости не заставило себя долго ждать.
— Командир, а, командир, ты вот скажи нам честно, какая у нас вообще задача? — спросил как-то вдруг до последнего времени самый надежный и верный — Валера Кривых. Случилось это на привале в зарослях какой-то невиданного роста травы, вымахавшей вдруг, явно под воздействием неистового излучения.
— А ты, Валер, что, подзабыл? Родину мы вообще-то защищаем, — уверенно парировал Юра, а сам между тем заметил, что прочие бойцы, тяжело дыша и мутно поводя налитыми кровью глазами, один за одним обступают их, с нескрываемым любопытством прислушиваясь к разгорающейся дискуссии.
— Родина, говоришь… — нежданно скептически протянул таежник и уточнил: — А где она, родина твоя? Ты глянь вокруг, она сама от себя отрекается.
— Это, брат, временные трудности, — уже не так убежденно заметил Котелков.
— Да нет, шалишь, такого отродясь не было, — не согласился его оппонент. — Это вот что за трава такая, а? Кто такие чудеса видывал? — Он явно апеллировал к прочим бойцам, которые что-то нестройно, но явно одобрительно замычали. Юре показалось, что ему вот-вот сунут в потную ладонь «черную метку». Окружающая все более буйная растительность и недобрые физиономии боевых товарищей вызывали зловеще-пиратские ассоциации.
— Я в тайге родился, — все больше воодушевляясь, продолжал Кривых, — но теперь не узнать ее, кормилицу. Джунгли какие-то вокруг, мать их. Что, скажешь, нет?
— Валера, ну что ты хуйню порешь? — решился перейти в наступление Котелков. — Это ж ясно, блин, как белый день — америкосы просто решили нам сауну устроить, в расчете на таких, как ты, кстати, неустойчивых. Надеются, что крыши у нас посрывает и воля к борьбе пропадет. И я смотрю, у тебя как раз это и происходит.
Ответом стал короткий, без замаха, но мощный, поставленный удар в челюсть. Юра успел среагировать, чуть отпрянув, поэтому прошел он немного вскользь. Тем не менее партизанского вожака неслабо болтануло. Это позволило Кривых, а затем и прочим мятежникам продолжить атаку. Котелков оказался на земле, где его принялись остервенело топтать ногами.
— Ах ты, пионер-герой, мать твою! Тебе волю дай, всю жизнь по лесам шляться будешь. А нам оно надо? Да и вообще, кому, кому надо-то? Где он, народ твой? Аууу! — наставительно приговаривал и вскрикивал Кривых, с размаху всаживая тупые носы тяжелых армейских ботинок в распростертое тело. — Мы, блядь, одичали уже вконец. И баб который месяц не щупали. Сам-то ты гад с Гюльчатай забавлялся. А нам чего — в тайге на елки дрочить по твоей милости?
Прочие бойцы только яростно сопели, но по всему чувствовалось, что они Валерину точку зрения от души разделяют и поддерживают. Доказательством чему стал новый град жестоких, костедробительных ударов.
Юра же, утопая разбитой головой в духмяных цветах и травах, как-то расплылся, утратил единство и цельность, хотя полностью сознания не потерял. Просто почуял себя вполне посторонним этому мускулистому, но уже порядком изломанному телу. И даже обиды на боевых товарищей не ощутил. Он ведь тоже, по правде сказать, устал смертельно и держался-то, в общем, только из-за своей командирской ответственности. Ну а если им того не надо, так что ж, он не прочь был отдохнуть от этого немыслимо затянувшегося особого задания. И уйти в потусторонний запас…
Колеблясь, таким вот образом, на самой грани земного существования, Юра заметил, что к продолжавшим его целеустремленно убивать партизанам тянется откуда-то сбоку какой-то странный мохнатый шланг. Следом за ним в сектор котелковского, уже замутненного предсмертным туманом видения вплыл огромный рыжий и притом волосатый слон. Это было уже слишком даже для него, бывалого, и Юра от удивления вырубился.
* * *
Обстрел Кремля вел, разумеется, лично Козлов. Закусив до крови губу, он поливал дворцы смертоносным свинцом и время от времени, пугая пилота, выкрикивал радостно: «Строчит пулеметчик за синий платочек!»
Вертолеты пару часов назад были им успешно экспроприированы в Бета-банке. Хозяева процентной паутины готовились уже удрать на них из охваченной беспорядками и катаклизмами России, однако не успели, поскольку ждали коллегу своего старшего — Шнеерсона — не дождались. Козлов во главе летучего отряда мстителей нагрянул слишком внезапно. Его никакие землетрясения, никакая жара остановить не могли. Не такой он был человек, чтобы тормозить и опасаться.
Охрана было вступила с ним и его бойцами в перепалку, быстро перетекшую в перестрелку, но чекисты ее тут же оперативно истребили, воспользовавшись превосходством в числе и умении. Провозись гэбисты минут на пять дольше, и председатель правления банка Виктор Борисович Аксельрод успел бы добежать до поджидавшего его на крыше вертолета. А так, его буквально в десятке шагов от спасительной машины скосила меткая автоматная очередь.
Сгубила банкира, как водится, жадность, помноженная, правда, на любовь к высокому искусству. Он замешкался, лазая по своему обширному кабинету в поисках раскатившихся по углам вследствие землетрясения яиц Фаберже. Призвать же на помощь, конечно же, более расторопных и ловких бойцов охраны он не рискнул. В складывавшейся критической ситуации они могли не устоять перед искушением и одно-другое яйцо прикарманить.
А они (яйца) между тем уже стали неотъемлемой частью его делового имиджа. Утрата хотя бы одного могла нанести ему (имиджу) серьезный ущерб. Коллекцию он как-то прикупил по случаю, но с большой международной помпой. И с тех пор в мире бизнеса и даже порой среди искусствоведов в разговорах об этих ювелирных шедеврах они именовались уже не «яйца Фаберже», но «яйца Аксельрода».
И вот теперь их гордый обладатель истекал кровью у ног Козлова и его запыхавшихся товарищей. У них, впрочем, не было времени насладиться совершенством и изысканностью этих драгоценных свидетельств отменного вкуса последнего российского императора. Работо- и боеспособность вертолетного парка интересовала их куда больше. Они, как чекисты немедленно убедились, были хоть куда.
Поэтому, быстро взяв в оборот пилотов, к машинам прилагавшихся, путчисты, недолго думая, взмыли в воздух. И понеслись над так напоминавшей сейчас растревоженный муравейник Москвой. В городе царил форменный хаос. Люди, ошпаренные впавшим в неистовство солнцем, бессмысленно метались по улицам. Большинство зданий послесталинской конструкции были или разрушены, или дали непоправимые трещины.
