— Ад — владения Вайверна, а не Бога.
— Пусть разорвет временное пространство! Пусть! — Джули захлебнулась собственным криком. — Что угодно, лишь бы положить конец этим бесконечным страданиям.
— Этот вопрос рассматривается, — спокойно ответил Иисус.
— А? — Вопрос рассматривается — столько эсхатологии в двух словах. — Что?
— Я говорю…
— Непохоже, чтобы этой сталеплавильне там, внизу, что-то угрожало.
Руки-птицы затрепетали.
— Эта вода, которую мы раздаем… Помнишь свадьбу в Кане Галилейской, когда вода превратилась в вино?
Джули указала на юношу, оттаскивавшего тяжело груженную тачку от печи.
— Ты хочешь сказать, что на самом деле мы их поливаем вином?
— Нет, обезболивающим. Это мой собственный рецепт. Судя по тому, что ты рассказала мне о химии, я думаю, это производное опиума, что-то похожее на морфин.
— Морфин? Так мы раздаем им морфин?
Сын Божий откусил жесткую верхушку банана и выплюнул ее.
— Это вещество воздействует на центральную нервную систему в течение нескольких недель, повергая узников в сладкое забытье, на этот раз в истинную смерть, но уже без воскресения в Аду. В момент окончательной потери сознания узник как бы бросается в огненное море и испаряется.
— А Вайверн думает, что это просто вода?
Иисус кивнул.
— Он потешается, глядя, как мы впустую тратим время, говорит, что мы накладываем повязки на трупы после вскрытия.
— Теперь понятно, почему они уходят отсюда такими счастливыми. Но ты почему сразу не сказал мне об этом?
— А когда ты думала, что это просто вода, ты разве сомневалась, что поступаешь правильно?
— Шутишь? «Давай махнем в Ад, там нас слегка поджарят, но зато дармовой стаканчик воды гарантирован!» Ну конечно, я сомневалась.
— И все же приходила, день за днем.
— Приходила, — фыркнула Джули.
— Где же здравый смысл?
— Они страдали.
— Правильно.
— Им хотелось пить.
— Именно.
— Они были брошены на произвол судьбы.
Борода Иисуса дрогнула в улыбке.
— Равви Гиллель не сказал бы лучше. — Он нагнулся к ней, крепко и нежно помассировал Джули спину. — Я еще сделаю из тебя иудейку, дочь Бога, — прошептал он, легко коснувшись губами ее щеки.
Джули Кац не могла бы с уверенностью сказать, что пятнадцать лет в аду, а именно столько лет она под носом у Сатаны раздавала проклятым морфин, были лучшими годами ее жизни. Но они были преисполнены блаженной простоты и ритуальной целесообразности, которые, как она верила, впоследствии станут ее самыми светлыми воспоминаниями. Она буквально физически ощущала, как с каждым днем стареет ее плоть. На руках и ногах проступили вены, волосы подернулись сединой, словно она чудом осталась в живых после казни на электрическом стуле. Размягчились десны, шатались зубы, кровь стала более густой, кости — более хрупкими.
Часто, протягивая обреченному ковш с морфином, Джули представляла, что тем самым она пробивает квантовый барьер, получая доступ в тот мир, который покинула. Она тосковала по странной привязанности Бикса. Теперь она поняла: он вовсе не был предателем, это ее собственное упрямство обрекло «Помоги вам Бог» на провал. И Феба, милая, исстрадавшаяся Феба. Ах, мама, пусть у нее все будет хорошо. Пусть она сохраняет трезвость. И пошли ей, мама, «Оскара» за лучший фильм на тему жизненной эротики.
Если бы не покойный брат, отвлекавший ее от стонов проклятых и от вспышек острого чувства сожаления, Джули, наверное, сошла бы с ума. Когда Иисус был в настроении, он распевал псалмы своим приятным грудным голосом. А когда уставал или раздражался, то без обиняков называл своих подопечных вонючками. Он упрекал самого себя за склонность к слишком широким и смелым обобщениям. Теперь Джули видела, что Иисус из Назарета был вполне нормальным парнем.
— Следующий!
В пещеру вошел человек с тележкой.
Помнится, на земле этот человек был так, ничего особенного. Присматривал за маяком и работал в фотолаборатории. Святый Боже, да это он! Несмотря на кремирование… Господи!
Джули выронила ковш.
— Папа! Папа!
— Джули?
Он вез обычную тележку, предназначенную для вывоза неизбывной продукции адских домен. Но сейчас вместо железных чушек в ней лежал человек, приятный чернокожий дядька с залихватскими усами. Тележка, как выяснилось, была очень кстати, поскольку туловище пассажира резко заканчивалось на уровне талии.
— Джули! — Мюррей осторожно опустил ручки тележки. Его округлый животик был сплошь усеян шрамами, борода спутана и местами подпалена. Коричневый иссохший орган, снабдивший Джули половинным набором ее хромосом, висел, как перезревшая сморщенная груша. — Девочка моя!
Долгую-долгую минуту они стояли, обнявшись. Из бирюзовых глаз Джули лились жгучие слезы.
— А Сатана сказал мне, что ты в Раю.
— Он лжет.
— Не всегда, — вставил Иисус, — но часто.
— Они тебя убили, солнышко? — хриплым, срывающимся голосом спросил Мюррей. — Все-таки достали тебя?
— Я не умерла, — успокоила его Джули.
— Не умерла?
— Я просто подумала, что здесь мне будет лучше.
— В самом деле?
— Угу.
— И тебе здесь лучше?
— По Фебе скучаю. И по Биксу — это был мой парень. Но во многом, да, здесь лучше.
Джули знала, что отцу трудно понять ее, но он ничего не сказал, лишь как-то смущенно улыбнулся. Затем он почтительно прикоснулся к плечу Иисуса:
— Для меня большая честь познакомиться с вами, равви. Я как-то читал Евангелие. Вот только не могли бы вы пояснить кое-что. «Не мир принес я вам, но меч…»
Иисус деликатно кашлянул.
— Нас поджимает время.
— Прости, папа, что я не воскресила тебя по-настоящему, — спохватилась Джули. Она взяла отца за руку, ей казалось, что она слышит, как борется со смертью его тело. — Ты не должен был противиться.
Он пожал плечами.
— Возможно, не знаю. Жизнь — сложная штука, да и смерть тоже. Все непросто.
— Ты не обиделся, что мы тебя кремировали?
— Это все в прошлом. — Мюррей прикоснулся покрытым волдырями пальцем к плечу безногого. — Джули, я хочу тебя познакомить… не догадываешься, кто это? Это отец Фебы, тот самый доктор-маринист.
Перегнувшись через край тележки, человеческий обрубок протянул Джули руку, и она пожала теплую, мягкую ладонь.
— Маркус Басе, — представился он глубоким раскатистым голосом.
