Книга Пелагия и черный монах - Борис Акунин

В полной мере понесенный ущерб пострадавшаясмогла оценить лишь утром.

Под стеной коттеджа № 7 она пролежала безчувств неизвестно сколько, в себя пришла от холода. Пошатываясь и держась заголову, добрела до гостиницы – сама не помнила как. Не раздеваясь, упала накровать и сразу провалилась в тягостное, граничащее с обмороком забытье.

Пробудилась поздно, перед самым полуднем, исела к туалетному столику – смотреть на себя в зеркало.

А посмотреть было на что. Непонятно, какимобразом бесплотный призрак, да еще с расстояния в сажень, сумел сбить ПолинуАндреевну с ног, но удар, пришедшийся по виску и скуле, получился вполнематериальный: сбоку от левого глаза налился огромный густо-багровыйкровоподтек, расплывшись вниз и вверх чуть не на пол-лица.

Даже само воспоминание об ужасном имистическом происшествии отчасти поблекло, вытесненное скорбью по поводусобственного безобразия.

Госпожа Лисицына малодушно повернулась кзеркалу неповрежденным профилем и скосила глаза – получилось вполне пристойно.Но потом снова обернулась анфас и застонала. Ну а если посмотреть слева, толицо, вероятно, и вовсе напоминало какой-то баклажан.

Вот она, краса плотская – прах и тлен; всяцена ей – одна увесистая затрещина, сказала себе Полина Андреевна, вспомнив освоем лишь на время отмененном монашеском звании. Мысль была правильная, дажепохвальная, но утешения не принесла.

Главное – как в этаком виде на улицу выйти? Несидеть же в нумере неделю, пока синяк не пройдет!

Нужно что-то придумать.

С тяжким вздохом и чувством вины Лисицынадостала из чемодана косметический набор – еще один комплимент от туристическойконторы “Кук энд Канторович”, полученный одновременно с уже поминавшимсярукодельным саком. Только косметикой, в отличие от полезного мешочка, паломницапользоваться, разумеется, не собиралась. Думала подарить какой-нибудь мирянке,и вот на тебе!

Хороша инокиня, нечего сказать, мысленногоревала Полина Андреевна, запудривая безобразное пятно. И еще завидовалабрюнеткам: у них кожа толстая, смуглая, заживает быстро, а рыжим при ихбелокожести синяк – просто катастрофа.

Все равно получилось скверно, даже скосметикой. В развратном Петербурге или легкомысленной Москве в этаком виде,пожалуй, еще можно бы на улице показаться, особенно если прикрыться вуалью, нов богомольном Арарате нечего и думать – пожалуй, побьют камнями, какевангельскую блудницу.

Как же быть? В пудре выходить нельзя, безпудры, с синяком, тоже нельзя. И время терять опять-таки невозможно.

Думала-думала и придумала.

Оделась в самое простое платье из черноготибета. Голову повязала богомольным платком – потуже, до самых уголков глаз.Высовывавшуюся часть синяка забелила. Если не приглядываться, ничего, почтинезаметно.

Прошмыгнула к выходу, прикрыв щеку платком.Желтый саквояж несла с собой – оставить в нумере не рискнула. Известно, каковав гостиницах прислуга – всюду нос сует, в вещах роется. Не приведи Господь,обнаружит револьвер или протокол. Не столь уж велика ноша, рук не оттянет.

На улице богомолка опустила глаза долу и этак,тихой смиренницей, дошла до главной площади, где еще вчера приметила лавкуиноческого платья.

Купила у монаха-сидельца за три рублясемьдесят пять копеек наряд послушника: скуфейку, мухояровый подрясник,матерчатый пояс. Чтоб не вызвать подозрений, сказала, что приобретает вподношение монастырю. Сиделец нисколько не удивился – облачения братиипаломники дарили часто, для того и лавка.

Стало быть, приходилось затевать новыймаскарад, еще неприличней и кощунственней первого. А что прикажете делать?

Опять же, передвижение в обличье скромногомонашка сулило некоторую дополнительную выгоду, только теперь пришедшую ПолинеАндреевне в голову.

Эту-то новую идею она и обдумывала,высматривая подходящее место для переодевания. Шла улицами, где поменьшепрохожих, смотрела по сторонам.

То ли от последствий удара, то ли из-зарасстройства по поводу обезображенной внешности госпожа Лисицына пребываласегодня в каком-то нервическом беспокойстве. С тех самых пор, как вышла изпансиона, не оставляло ее странное чувство, трудно выразимое словами. Словноона теперь не одна, словно присутствует рядом еще кто-то, незримый – то лидоглядывает за ней, то ли к ней присматривается. И внимание это было явнозлого, недоброжелательного толка. Ругая себя за суеверие и бабьювпечатлительность, Полина Андреевна даже несколько раз оглянулась. Ничеготакого не заметила. Ну, идут по своим делам какие-то монахи, кто-то стоит утумбы, читая церковную газету, кто-то наклонился за упавшими спичками. Прохожиекак прохожие.

А после о нехорошем чувстве Лисицына забыла,потому что обнаружила отличное место для перемены обличья, и, главное, всего впяти минутах ходьбы от “Непорочной девы”.

На углу набережной стоял заколоченный павильонс вывеской “Святая вода. Автоматы”. Фасадом к променаду, тылом к глухомузабору.

Полина Андреевна дощатую будку обошла, юркнулав щель, и – вот удача – дверь оказалась закрытой на самый что ни на есть простейшийнавесной замок. Предприимчивая дама немножко поковыряла в нем вязальной спицей(прости, Господи, и за это прегрешение), да и проскользнула внутрь.

Там вдоль стенок стояли громоздкиеметаллические ящики с краниками, а посередине было пусто. Сквозь щели междудосками просачивался свет, доносились голоса гуляющей по набережной публики. Всамом деле, место было просто замечательное.

Лисицына быстро сняла платье. Заколебалась,как быть с панталонами? Оставила – подрясник длинный, будет не видно, да и теплее.Ведь на дворе не июль.

Башмаки, хоть и мужеподобные, тупоносые, какполагалось по последней моде, все же были щеголеваты для послушника. Но ПолинаАндреевна припорошила их пылью и решила, что сойдет. Женщины в особенностяхиноческой обуви не разбираются, а монахи – мужчины и, значит, на подобныемелочи ненаблюдательны, вряд ли обратят внимание.