– Среди моих сведений подобное не значится.
– Именно это я и имел в виду. Вас, наверно, не очень удивит, что это имя у него не единственное.
– О да. Вы сами упомянули одно из его имен, В том самом списке эмигрантов.
– Так сразу не припомню. Но у него была еще уйма адресов – один из них в Ирландии. Видимо, он долго там жил – у него там жена и дочь.
– О, сейчас не вспомню. С женой он разошелся несколько лет назад, а дочь живет в Лондоне.
– Да, разумеется. Настоящая семейная операция.
– Не волнуйтесь, – сказал он уже в дверях, улыбаясь змеиной улыбкой, – ее мы тоже отловили. А вам бы и правда нужно придумать себе другое занятие. В наши дни одной беготней не прокормишься.
В этот день я уже не слушал радио и не читал книг. А просто сидел, глядя на деревья и на серое небо. Я испытывал мучительную тоску. Итак, последний кусочек мозаики встал на место – теперь мне было совершенно ясно, как все случилось.
3
В посольском саду летали желтые листья. Выл ветер. Без продыху моросил дождь. И по утрам частенько приходилось зажигать свет. Раз, после завтрака, в дверь постучали и вошел Роддингхэд. А с ним – двое его коллег. В руке он держал бумажный свиток.
– Мистер Вистлер, – сухо сказал он, – мне поручено зачитать вам следующее…
Он развернул свой свиток и стал читать скороговоркой. Это было Секретное государственное постановление от 1911 года. Окончив читать, он протянул его мне:
– Пожалуйста, прочтите сами.
– Что это такое? Что случилось?
Я стал нервно читать. А они, все трое, внимательно за мной наблюдали. Потом я вернул эту бумагу Роддингхэду.
– Понятно ли вам содержание прочитанного?
– Думаю, что да.
– Дайте мне, пожалуйста, печать, – сказал Роддингхэд. Один из них протянул ему печать и подушечку. Он проштемпелевал этот документ и протянул мне ручку.
– Распишитесь.
– Зачем?
– Затем, что я вам так велю. Давайте-давайте.
Я расписался там, где он указал.
– Послушайте, что происходит? В чем дело?
Роддингхэд быстро скатал бумагу в рулон и, выполнив таким образом свой государственный долг, сразу расслабился.
– Вы возвращаетесь домой, приятель, – дружелюбно сказал он.
– Домой? Когда?
– Сегодня. Думаю, что примерно часа через два.
– Сегодня? Но ведь я… Почему ж вы меня не предупредили?
– Прошу прощения. Получил телеграмму всего пару минут назад.
Я был так потрясен, что только пялился на него, разинув рот.
– За вами вылетает специальный самолет из Германии. А Канлиф с дочерью летят в противоположном направлении.
Видимо, они устроили обмен. Самолет с Канлифом вылетит на восток, а мой самолет вылетит на запад, и оба они поднимутся в воздух одновременно.
– Прошу извинить, что не предупредил вас заранее. Но ведь у вас не так много багажа, не правда ли? Если мне не изменяет память, ничего, кроме бутылки молока?
– Значит, меня выпускают на свободу?
– С определенными ограничениями, все они оговорены в документе, который вы только что подписали. Вам здорово повезло. Вы могли заплатить за это многими годами тюрьмы. Естественно, обо всем происшедшем говорить запрещено. Это непреложный закон для вас и для любого другого. И никаких рассказов про свои героические подвиги. Никаких сенсационных материалов для газет.
Я уполномочен вам напомнить, что все перечисленное в этом постановлении должно неукоснительно соблюдаться. Достаточно вам сболтнуть хоть одно слово – с mens rea[4]или же без него, – и вы за решеткой, ясно?
– Ясно, – сказал я.
Я уехал до ленча. Роддингхэд сел рядом со мной на заднее сиденье, и посольская машина повезла нас в аэропорт. Мы сидели в матине, пока самолет не приземлился, и потом подкатили к асфальтированной площадке, где он нас ждал. Мы с Роддингхэдом поднимались по трапу, а вокруг стояло несколько наглухо застегнутых. Роддингхэд смотрел в одну точку, прямо перед собой. В дороге мы не разговаривали.
В самолете он протянул мне руку.
– Ну что ж, приятель, всего наилучшего.
– Всего наилучшего.
– Надеюсь, мы оказали вам дружеский прием.
Я чувствовал себя слишком обескровленным, чтобы сейчас острить.
– Спасибо, спасибо вам за все, – только и мог я ему сказать.
– Больше сюда не возвращайтесь.
Он ушел.
Самолет почти сразу взлетел. И через четыре часа я был в Лондоне.
4
Когда ты так долго и при таких сложных и безнадежных обстоятельствах рисуешь себе возвращение домой, тебя неизбежно ждет разочарование. Я вышел из метро на Глоучестер-роуд и в крайне унылом настроении побрел к площади Фитцвольтер. Было шесть вечера, наступали мрачные холодные сумерки. Ветер гнал по улице опавшие листья. Я и сам чувствовал себя одним из этих листов, гонимых ветрами.
Из аэропорта меня привезли на машине в какой-то офис, расположенный возле Ворот Королевы Анны. Какой-то чиновник, имени которого я не запомнил, стал с пристрастием допрашивать, понял ли я все пункты Секретного государственного постановления. Я заверил его, что да. Потом я подписал обязательство вернуть все деньги, которые были за меня заплачены. Имелась в виду квартирная плата миссис Нолан за десять недель и стоянка машины в гараже у Хорька за семь недель. Как этот тип выразился, все это сделано, чтобы пресечь пересуды. В мое отсутствие они обо всем позаботились: все заинтересованные стороны были проинформированы о том, что я за границей по важным делам бизнеса, в котором участвует правительство. И что меня просили не вести никакой переписки. После этого он одолжил мне фунт и пожелал удачного дня.
У Ворот Королевы Анны я выпил чашку чая с печеньем, и это все, что я съел после завтрака. Но я был не столько голоден, сколько совершенно измотан физически. Столько приключений было у меня с тех пор, как я в последний раз шел по этим улицам. Я знал, что мне бы сейчас надо испытывать дикий подъем, кипеть от восторга из-за того, что все таким загадочным и потрясающим образом переменилось. Но на самом деле не переменилось ничего. Серые дома были точно такими, как всегда. Автобусы так же скучно катили вдоль тротуаров. Люди спешили по своим делам. Ветер мел опавшие листья. А я уезжал и вот теперь вернулся. Прошло лето. И я стал на три месяца старше.
