Старинных друзей Джонни Фицджеральда его поведение повергло бы в шок. Одни бы просто не поверили, другие усомнились бы в его душевном здравии.
Первое, что наутро после отъезда Пауэрскорта сделал Джонни, — отправился к половине восьмого утра на святое причастие. Причем так сверлил взглядом служившего у алтаря каноника, что тот позже рассказывал о помешанном, заявившемся в собор. Затем, побывав в лучшей местной лавке канцтоваров, Джонни Фицджеральд купил набор карт здешних краев и черный кожаный блокнотик. Ровно в одиннадцать он снова был в соборе: присутствовал на заутрене. Затем несколько часов кряду провел в читальне городской библиотеки, внимательно листая труды по истории графства. Вообще, надо сказать, отношения с библиотеками у Джонни как-то не сложились. Вот и на этот раз он для начала обошел все помещения с книгами и заглянул во все двери, не теряя надежды все-таки обнаружить бар. Ну не могли же люди, постоянно корпевшие в этом чертовом заведении, обойтись без возможности время от времени взбодриться рюмочкой или стаканчиком?
Прервавшись на короткий ланч и вернувшись в читальню, Джонни завязал обстоятельную беседу с главным библиотекарем, интересуясь местонахождением окрестных католических храмов, а также расписанием тамошних богослужений. Сведения были аккуратно занесены в новехонький блокнотик. В половине пятого Джонни опять примкнул к пастве на соборной вечерне и вновь пристально изучал лица священнослужителей, включая старших членов хора (юных певчих он почему-то игнорировал).
Естественно, по возвращении в Ферфилд-парк потребовалось срочно восстановить силы. Не снимая плаща, Джонни схватил бутылку «Нюи Сен-Жорж», налил и залпом выпил большой стакан. После чего плащ был отдан дворецкому, а сам Джонни ощутил себя возрожденным.
— Ты замечаешь, Люси, — обратился он к сидевшей за фортепиано в пустой гостиной леди Пауэрскорт, — сколь глубокой добродетелью отмечен нынче мой облик?
— О, не уверена, что добродетель — это первое, что восхищает в тебе, мой дорогой Джонни.
— Смотри, смотри, — настаивал Фицджеральд, — перед тобой не человек — истинный ангел, трижды сегодня посетивший церковь и не один час просидевший в библиотеке. Так неужели я не излучаю сияние нравственности? Неужели не заметна вся эта осенившая меня духовность? — Он заботливо наполнил свой опустевший стакан.
— Ты трижды ходил в церковь, Джонни? С тобой все в порядке? Не вызвать ли врача?
— Мне надо было хорошенько присмотреться к соборной братии.
— Извини, все-таки не понимаю. То есть походы в собор, несомненно, спасут твою бессмертную душу, но чем это поможет делу?
— Тем, что я сразу же узнаю всякого из них, если где-нибудь встречу, — пояснил Джонни. — Фрэнсис просил выяснить, нет ли среди здешних церковников еще кого-то, втайне преданного Риму. Ну я и выясняю, Люси. Представь, что человек ищет, где выпить, что ему просто невозможно без регулярной порции спиртного. — Джонни налил себе четвертый стакан бургундского. — Примерно так же у этих подпольных католиков. Им, как святому брату архидиакону, требуется регулярно справлять их мессы. Я тут, торча в библиотеке, кое-что пометил. — Джонни достал черный блокнотик и гордо продемонстрировал леди Люси записи на первых страницах. — Список всех католических храмов в округе и дни, часы богослужений. Так что, едва кто-нибудь из соборных парней шмыгнет в означенный церковный пункт, а я уж притаился в уголке. Всех здешних бестий высмотрю. Есть в этом деле одна дьявольская пакость.
— Что такое? — улыбнулась леди Люси.
— Ты знаешь, когда службы у этих католиков? Думаешь, патеры дадут человеку выспаться, с толком позавтракать? Дудки! Общий сбор в их молельнях чаще всего лишь раз в неделю. Но начинаются их мессы в чертову рань: полвосьмого утра.
Дома, на Маркем-сквер Пауэрскорта ждали две шифровки от Уильяма Маккензи. Обе касались передвижений таинственного незнакомца, ежемесячно навещавшего архидиакона. Первое сообщение гласило:
«Докладываю, лорд, что объект снялся со стоянки в Комптоне и поездом выехал в Лондон (отправление: 7.45 утра, остановки: Ньюбери, Рединг, Слау). Объект ехал в купе первого класса один, лишь на последнем перегоне место напротив него заняла очень пожилая леди в меховом пальто. Между ними имелся небольшой разговор. Есть вероятность, что это было условленным свиданием…»
Поразившись чрезмерной подозрительности Маккензи, Пауэрскорт, однако, вынужден был признать ту же склонность и за собой. Похоже, он и его агент друг друга стоили.
«…Большую часть пути объект читал бумаги, которые вез с собой. Один раз, когда объект отлучался в туалетную комнату, мне удалось на них взглянуть: что-то насчет освящения собора. По прибытии в Лондон объект на Паддингтонском вокзале взял кеб. Поездка по улицам закончилась около десяти вечера на Фарм-стрит, возле примыкающего к Иезуитской церкви пансиона для духовных лиц. В 10.00 объект вошел в дом, открыв дверь своим ключом. Ночью объект не выходил».
Интересно, долго ли наблюдал Маккензи: час, до полуночи, до самого утра? Стоял он за деревьями или же патрулировал вокруг здания? И о чем думалось ему все это время?
Пауэрскорт с любопытством развернул второе донесение, датированное следующим вечером.
«Докладываю, лорд. Получена информация: фамилия объекта Барбери, его именуют «отец Доменик Барбери». По некоторым устным сведениям, он священник ордена иезуитов. Объект вышел из дома лишь сегодня утром. В ближайших железнодорожных кассах им был куплен билет до Рима, на рейс через три дня. Поскольку при покупке билета номер в римском отеле заказан не был, есть предположение, что объект намерен остановиться в римской резиденции своего ордена. Благодаря удачному случаю (муж экономки лондонского пансиона иезуитов служил в нашем полку) имеется сообщение о принадлежности объекта к тайному католическому обществу «Civitas Dei». Подробности неизвестны, детали держатся в секрете…»
«Civitas Dei»? — задумался Пауэрскорт, стараясь точнее перевести эту латынь. Господни граждане? Государство Господне? Ах, ну да, — «Царство Божие». На земле, надо полагать. А почему такая секретность? Что скрывать? То же, что в Комптоне? Возможно, оксфордский теолог поможет разобраться.
«… Объект характеризуется как личность чрезвычайно серьезная и необщительная. Не стал бы закадычным другом лорду Фицджеральду. Практически весь день объект работал, не выходя из комнаты. Выяснилась только одна его слабость — пристрастие к рыбным блюдам».
Пора бы, думал Пауэрскорт, кому-нибудь написать труд по типологии педагогов Оксфорда и Кембриджа. Продемонстрировать все разновидности этих ученых мужей: тихих, надменно молчаливых, ироничных, ядовито саркастичных, изредка почти нормальных, добродушно говорливых, избыточно красноречивых, просто страдающих словесным недержанием… Сидевший за столом у окна с видом на чудесный сад оксфордского Тринити-колледжа, профессор богословия Кристофер Филипс явно принадлежал к породе неукротимо речистых. На вопрос детектива о современных случаях перехода из англиканства в католичество он разразился бесконечной историей о Ньюмене. Десять минут без перерыва (казалось, даже не переводя дыхание) Филипс описывал приезд и поступление Ньюмена в университет. Когда через двадцать минут повествование дошло до завтрака, на котором Ньюмен с друзьями замыслили движение англокатоликов, Пауэрскорт решил, что единственное интересующее его движение — это побег отсюда, и поскорее. Сорок пять минут спустя Филипс, наконец, перешел к Риму; свершилось дезертирство в 1845-м, пятьдесят пять лет назад. Пауэрскорт ужаснулся: при такой скорости рассказ дойдет до интересующего его времени лишь к вечеру.
