Миха складывал полотенца в аккуратную стопку. Он служил в Большом дворце уже несколько месяцев, устроившись туда по протекции влиятельного человека за небольшую взятку. Это случилось в марте, сразу после того, как убили Валентина. Поначалу Миха трудился истопником, безропотно кормя огромные прожорливые печи, а потом, опять же за взятку, перешел из подвала наверх, на чистую работу. Он часто бывал в общественных банях и привык к их роскоши. Но здесь… Здесь все сохранялось в том же виде, что и при Константине Великом, когда деньги со всей империи текли сюда, в столицу мира, нескончаемым золотым потоком.
Ойкономейон — так называли это чудо света. И это были римские термы в высшем их проявлении. Миха, который начал учиться в Университете, в прошлом году читал у Сенеки:
«Любой сочтет себя убогим бедняком, если стены вокруг не блистают большими драгоценными кругами, если александрийский мрамор не оттеняет нумидийские наборные плиты, если их не покрывает сплошь тщательно положенный и пестрый, как роспись, воск, если кровля не из стекла, если фасийский камень (прежде — редкое украшение в каком-нибудь храме) не обрамляет бассейнов, в которые мы погружаем похудевшее от обильного пота тело, если вода льется не из серебряных кранов. Но до сих пор я говорил о трубах для плебеев, — а что, если я возьму бани вольноотпущенников? Сколько там изваяний, сколько колонн, ничего не поддерживающих и поставленных для украшения, чтобы дороже стоило! Сколько ступеней, по которым с шумом сбегает вода! Мы до того дошли в расточительстве, что не желаем ступать иначе как по самоцветам. Теперь называют тараканьей дырою ту баню, которая устроена не так, чтобы солнце целый день проникало в широченные окна, не так, чтобы в ней можно было мыться и загорать сразу, чтобы из ванны открывался вид на поля и море».
И если это были описаны бани обычного, пусть и богатого римлянина, то какова роскошь императорских терм, Миха узнал только здесь. И да, он видел стеклянные окна у Братиславе, где это считалось неимоверной роскошью. Но здесь из цветного стекла делали потолки, чтобы солнце ласкало изнеженные тела богачей и придворных, допущенных в это средоточие неги.
Так он и трудился здесь, с каждым месяцем подбираясь все ближе и ближе к своей цели. Поначалу он трудился в аподитерии, месте, где посетители оставляли свою одежду, а потом, подсовывая начальству серебро, переходил все дальше и дальше. Римские бани устроены сложно. Сначала идет фригидарий, где находился бассейн с прохладной водой, за ним — тепидарий с водой теплой. И только потом — парная, кальдарий, где посетители исправно потели. После кальдария вновь возвращались в тепидарий, где расслабленное тело массировали, скоблили скребками и умащивали ароматами. Затем посетитель переходил в сухой и теплый лаконий, где мог выпить вина и насладиться беседой.
Там же, в банях, и лечились. Например, принимали ванны с травами или растирались. Люди тучные после парной натирали тело смесью из люпина, сухой кожуры цитрусовых и измельченных листьев розмарина. Худые же для этой цели использовали мякоть дыни, тыквы, муку бобовых и сухие измельченные цветки роз.
Миха постигал эту нелегкую науку быстро, поскольку был умен и сметлив. А поскольку он безбожно лизал задницу начальству и дарил подарки к каждому церковному празднику, это самое начальство в нем души не чаяло. Система прогнила даже здесь. И если продавался высочайший чин протоспафария, то почему бы не продать место там, где принимает ванну сам василевс. В конце концов, должен же кто-то убираться вокруг купален, подносить простыни и содержать в порядке наборы масел и трав. И выполнял Миха свою работу настолько образцово, что начальство, привыкшее к тому, что все служители — это ленивый вороватый сброд, даже слезу пускало от умиления. А потому если поначалу на новичка посматривали с недоверием, то вскоре оно исчезло без следа. Миха не украл ни одного полотенца, не шарил по чужим вещам и исправно стучал на других слуг, отчего те его люто ненавидели.
Миха ждал… Ждал с того самого момента, когда войско василевса Само обложило город. Он, чистокровный ромей, поначалу сомневался в своей цели, но чем дальше, тем больше убеждался в правоте того, что должен был совершить.
* * *
— Понимаешь, Михаил, — испытующе смотрел на него старый боярин из-под кустистых бровей. — Государь наш, хоть и крещен, но ведун настоящий. Ему древними богами большая сила дана.
— Господи, помоги! — побледнел Миха. — Грех-то какой!
— Нет в том греха, если на пользу людям та сила пошла, — засмеялся Горан. — Али сам не видишь? Тут же совсем недавно степь была, и люди под аварским ярмом жили. А сейчас здесь мир. Я в твои года желуди за счастье почитал, особливо по весне. А сейчас на серебре ем, словно патрикий какой.
— А если я тот великий грех сотворю, и он во зло пойдет? — несмело произнес Миха.
— А как в той книге написано, которую ты почитаешь? — спросил старый боярин. — «Познается дерево по плодам его». Тебе там пожить придется, вблизи власти, и осмотреться как следует. У тебя, парень, сомнения остаются, я это вижу. Только когда наш государь Константинополь в осаду возьмет, подумай, почему он позволит судам с зерном в город проходить и акведук не перебьет. Ты что, думаешь, мы не знаем, где он проходит? Да в нем полных триста миль! Его перекопать — просто раз плюнуть. Сколько град Константинов без воды проживет, а?
— Как это надо сделать? — спросил он несмело.
— Так, чтобы никто и подумать не мог на нашего государя! — ответил Горан. — И если ты сделаешь это, то взлетишь на самый верх. Цена для тебя — собственный дом в Братиславе, моя внучка с богатейшим приданым и боярская шапка через десять лет. Твое место будет на самом верху, парень. Там, куда больше с улицы не пускают.
— Я согласен! — решительно ответил Миха.
* * *
Раз за разом Миха вспоминал тот разговор, он давно уже убедился в правоте старого боярина. Полумиллионный город жил хоть и впроголодь, но все же жил. Сюда не пускали корабли с товарами, и вывозить не позволяли ничего, но зерно из Египта
